– Ну, прям – весна! А…?! Солнышко-то как греет! А…?! – разглядывал оживленно Валерка соседние дома и улицы в небольшое зарешетчатое тюремное окно. Чему-то заулыбался. Вдруг как закричит:
– Э-ге-ге-гей…!!! Люди…!!! Человеки…!!!
Никто из сокамерников не поддержал его радостного настроения. Новенький сиделец после завтрака аккуратно сметал крошки со стола. А освобождавшийся сегодня Матвей в третий раз после подъема сидел на унитазе. Только Паша, сосед по шконке снизу, читавший газету, глубоко вздохнул.
– Ну чё ты бздишь? – в который раз привязывался Валерка к Матвею, – на волю, ведь не в земельный отдел… Откинешься сегодня! Братишка…!
– C моё в крытке посидишь, вот тогда на тебя посмотрю, – ворчал из дальнего угла Матвей.
– А ты не беспокойся! Мне и так семнадцать годков тянуть… ещё успею… Эх! А я бы на твоем месте… сразу к бабам, и водки – стакана три! Или, наоборот… уж я покуражился бы, – хорохорился, мечтательно наставляя товарища, Валера.
Матвей, c зеленовато-бледного оттенка лицом, неторопливо собирался. Скрутил тонкий матрац, в наволочку покидал казенное постельное белье. Полупустой тюбик зубной пасты оставил на полочке, щетку швырнул в мусорное ведро.
– Снарядил шекель-то свой? Ничего не забыл? – спросил несмолкаемый Валерка.
– Чего собирать то? – буркнул Матвей. На всякий случай проверил карманы и полупустой цветной пакет.
C противным резким стуком открылась дверная форточка. Новенький сдал баландеру грязную посуду. Прыщавый баландер, недосчитавшись одной ложки, застучал черпаком по двери.
– Ну, что ты грабками-то стучишь, лось сохатый? – подбежав к форточке, чертыхался Валера.
– Вам четыре чашки и четыре ложки выдано. Где ложка? – прогундосил баландер.
– Очнись! Милый! Ты три шлемки баланды накропил. И всё… Так, что, покеда! Нужны нам твои весла… луну, что ли тебе здесь крутим…?
– Всем поровну разливаю, – обиделся баландер.
– Вот, вот… Сам жри свой горох вонючий в следующий раз… По длинному продолу уже вышагивал в их сторону здоровенный охранник. Люто ненавидимый и презираемый зеками Славик, в новехоньком камуфляже, чуток скрывающий его несуразно развитое тело, больше похожее на головастика, игрался дубинкой и смачно сплевывал на пол.
Валерка швырнул недостающую ложку в форточку, – нате! Подавитесь!
Форточка c силой захлопнулась. И тут же снова открылась.
– Чего бузим…?! Типа… проблемы нужны?! – злорадно поинтересовался Славик – в предвкушении кого-нибудь из четверых отдубасить и посадить в карцер.
– Все нормально, командир! Мы поняли, и уже исправляемся, – ответил за всех Матвей.
Окошко закрылось.
Валерка еще минут пять ходил из угла в угол, со злобой выговаривая:
– Вот гнида! Если бы не дядя его…, втетерил бы тогда племяшу, посшибал рога… Опарыш! Мать его…
– Присядем на дорожку, что ли, – предложил Матвей.
Присели. Закурили. У Матвея сильно дрожали руки.
– Не дрейфь! Все будет ништяк! – подбодрил Валерка, хлопая по плечу кореша.
– Я разговаривать-то по-человечески разучился, – подтрунивал Матвей над собой. Показал синие от множества татуировок пальцы, – весь расписной!
– В магазинах, что хочешь c полок берешь, на кассе монету только всучишь, тебе сдачу, – влез в разговор новенький, – месяцами можно ни c кем не общаться. Хоть подохни! Никому не нужен.
– Чего в разговор встреваешь? Ушастик! – наскочил Валерка на новенького.
– Отвяжись ты от него, – заступился Матвей.
Открылась дверь камеры. Попрощались. И Матвея увели… А еще через полчаса, его благополучно выпихнули за ворота, на свободу…
Как только за Матвеем захлопнули дверь, в камеру влезло давящее, вязкое чувство безысходности, щемящей тоски…
Валерка до вечера слонялся из угла в угол, нервно хрустя пальцами. В очередной раз, подойдя к окну, завопил на всю улицу отборным матом.
Как и предвидел Паша, быстренько прячась под одеяло, дверь в камеру отворилась незамедлительно…
Трое охранников взопрели, пока выволакивали Валерку на продол. Он пинался, норовил укусить, упирался, цепляясь за железные прутья нар. Извиваясь, сшиб со стены полку, рассыпав чай и папиросы. И, когда его за ноги уже тянули через дверной проем, все же изловчился схватить грязную половую тряпку и хлестануть по физиономии Славика.
C шумом и воем на всю тюрьму, нещадно лупцуя дубинками, Валерку c трудом все же допинали до подвала и водворили в карцер.
– Чего, это он? – спросил новенький Пашу, прибираясь после потасовки в опустевшей камере.
– Безнадега, – задумчиво произнес старый зек, – безнадега…
Последнее дежурство курсанта Карманова
В одной из камер в самом конце тюремного коридора послышалась возня, а затем глухой стук упавшего на пол человеческого тела. В здании следственного изолятора, в особенности ночью, держалась изумительная акустика. Построенная по высочайшему указу Екатерины Великой, тюрьма привычно передавала любой шорох, кряхтение, покашливание, даже топоток мышки, спешащей по своим мышиным делам вдоль камер. Трое дюжих прапорщиков, бросив игру в карты, кинулись на шум, выяснять, что произошло в одной из дальних от поста камер. Курсант Александр Карманов остался на посту у железного откидного столика со строгим наказом старших товарищей по дежурству засыпать пригоршню чая в банку с кипятком.
Вода закипела, забулькала в банке. Края литровой емкости запотели. Знатная порция заварки, всыпанная курсантом в стеклянный сосуд, стала быстро набухать. Ответственного за чай взяло сомнение, не многовато ли заварки для одного разового чаепития, но согласно инструкции уже седовласых, повидавших жизнь прапоров выходило, что почти половина двухсотграммовой пачки на литровую банку это то, что надо для «купца». С их слов, зековский крепкий «чифер» они не употребляли. Минуты через две Карманов приоткрыл крышку, вдохнув аромат густого чаища. Его судорожно передернуло, тряхнуло и зашатало до головокружения. «Какой же тогда „чифер“, – подумал курсант, – если эта черного цвета вязкая жидкость уже гремучая смесь?!»
Вернулись прапорщики, шибко раздосадованные тем, что зек, непомерно юркий старикан, просто-напросто сам в четвертый раз упал во сне со второго яруса нар, а не был скинут своими сокамерниками. И прапора не возымели на сей раз причину, чтобы заставить нарушителей внутреннего тюремного распорядка проделать несколько упражнений дисциплинарной профилактической физкультуры: поотжиматься, поприседать, словом, скоротать часок-другой своей что-то сегодня обыденно проходящей ночной смены. Все присутствующие, кроме Карманова, струхнувшего проводить опыты над своим не столь многоопытным желудком, сели пить «купца» вприкуску с карамельками. Оценив по достоинству индийское чайное производство, продолжили они карточные баталии. Курсанта прапорщики не стеснялись, то ли безоговорочно приняв в свои ряды, то ли пока не сочтя его достаточно важной персоной. Скорее всего, второй вариант был наиболее верным. Дежурного майора Валентина Валентиновича они, правда, побаивались, но за глаза над ним подсмеивались, называли его «Валет Валетычем», и не могли простить ему сегодня соленых окуней Карманова, которых майор оставил себе на ужин. Рыбешка, со слов курсанта, была чуток пересолена, однако, дело было не в самой рыбе, а в принципе: человек в свое последнее дежурство или вернее в последний день практики угощал всю смену. Килограммов на шесть пакет красивых красноперых рыбин остался в дежурке «под присмотром» дежурного и «пультерши» Валентины Степановны.
