Этот день изменил её жизнь навсегда. Но не ленивая судьба стала тому виной. Оксанка сама решила, что Кайрат должен стать её первым парнем.
Да, ей всего шестнадцать, а Каю двадцать. Но через неделю он укатит в столицу и может быть никогда не вернётся. А её родители улетели в отпуск. Эти два уникальных обстоятельства - пустая квартира и нечаянно обнявший её Кайрат - могли никогда не сложиться вместе. Но они совпали, и она рискнула.
- Я помогу, помогу, - устало встал Кайрат с залитой вечерним солнцем лавочки и забрал у неё мешок. - Я же сказал - помогу. Зачем ты его схватила?
Его голое горячее плечо скользнуло по её руке, когда он наклонился, и Оксанку бросило в дрожь от этого невинного прикосновения.
Вчера было ещё хуже. Вчера он столкнулся с ней в дверях.
Она выбегала из дома, а он заходил. Она налетела на него, оступилась, но он её подхватил и какую-то секунду держал в своих объятиях.
Она умерла, воскресла, а потом снова умерла, когда он её отпустил. И она помнила свой первый посмертный выдох и живительный вдох с запахом сырой травы и мокрых елей.
Вчера был дождь, и он пропитался его упоительной свежестью. А сегодня солнце и он пахнет жжёным сахаром и псиной. А нет, это не он. Это его сестра Данка сосёт самодельный леденец на зубочистке, и любопытный пёс Шарик тыкается носом ей в ногу. Испортили такой момент!
- Я думала донесу сама, - она пожимает плечами и делает за его спиной большие глаза Данке: «Я не виновата!». Её лучшая подруга разводит руками: «Да, ладно!»
Он поставил мешок перед калиткой и повернулся:
- Уверена, что он нужен тебе сегодня?
«Абсолютно. Стопроцентно. Железобетонно. Зуб даю, как уверена».
- Да.
- Тогда подожди, я хоть переоденусь.
И он уходит, тенью проскальзывая мимо, торопясь в обратном направлении в дом и делая широкие шаги.
Он смугл, черноволос и экзотически эффектен. Правда, Оксанкина бабушка с детства называла его «чуркой», но она и внучку свою называла «белобрысой конопатой дылдой». То белобрысой, то конопатой, хотя веснушки у Оксанки появлялись только к лету, а пшеничного оттенка волосы больше русые, чем блондинистые.
- Зачем тебе эта земля? - Данка вытащила изо рта леденец.
- Для цветов, - пожала плечами Оксанка.
- В августе? - недоверчиво сморщилась подруга.
«Вот пристала! Да, может быть, идея и не блестящая, но работает».
- Для комнатных же цветов. Кого подсыплю, кого пересажу.
- Тогда пусть несёт, раз обещал.
Правда, с количеством сырой огородной земли она, конечно, погорячилась.
Всю дорогу он молчал, а дотащив мешок до третьего этажа окончательно запыхался. Он тяжело опёрся руками о перила, опустив голову, пока она открывала дверь.
Дрожащие пальцы её не слушались, ключ третий раз промазывал мимо замочной скважины - она нервничала, она боялась, что он уйдёт.
Сумрак квартиры встретил их прохладой.
Он поставил неподъёмный мешок в прихожей и, задрав футболку, вытер вспотевшее лицо. Кубики пресса, плоская резинка трусов, острые щупальца татуировки, заползающей с бедра на живот - она увидела больше, чем могла вынести за один раз.
- Дашь водички? - он тяжело выдохнул.
Его не смутил её взгляд. Его, наверно, невозможно смутить. Это сейчас он поступил учиться в какой-то престижный институт, а до этого работал в стриптиз-клубе. И Оксанка боялась даже думать кем.
И она смотрела не на него, а на открытую за его спиной дверь. Если он её не закроет, она поглотит его как портал в параллельный мир - они больше вряд ли встретятся в одной галактике.
- Да, конечно. Водички.
На негнущихся ногах, выставив перед собой руки, как ржавый робот она прошагала на кухню. Робот с нечеловеческим слухом. Она слышала всё: как мягко щёлкнул замок, как трещали липучки на его сандалиях, как шлёпали его босые ноги по полу, и как заскрипел косяк двери под его навалившимся плечом.
- Желательно холодной.
Она растопила бы для него арктические ледники, но всего лишь бросила в кружку кубики льда из холодильника.
Господи, какая же она дура! Она думала, что самое сложное затащить его в квартиру. А что, оставшись с ним наедине, она тупо не будет знать чем его заинтересовать, ей и в голову не пришло. Так и стояла рядом с ним, не в силах ни отойти, ни прикоснуться, ни заговорить.
Он сделал несколько больших глотков, шумно выдохнул, а она, глядя на капельку воды, заблестевшую на его губе, сглотнула. Её тянуло к его губам как магнитом. Она наклонилась под воздействием этого магнитного поля и вздрогнула - в его руке ледяная кружка, а на ней короткий топ.
- Прости, - он убрал кружку, и она забыла выдохнуть под его внимательным взглядом.
Кровь пульсировала в лёгких, стучала в груди, отзывалась эхом в висках.
- Кай, - выдохнула она его имя хриплым шёпотом.
Он протянул руку, заправил за ухо прядь её волос, сосредоточившись исключительно на этой пряди, а потом подхватил за затылок и впился губами в её губы. Нежно, волнующе, мягко. Он словно высасывал кровь из ранки, но это всего лишь остатки её благоразумия растворялись в его холодном рту.
Она скрестила руки у него на шее, он прижал её к себе одной рукой. Перед закрытыми глазами поплыли пятна и круги. Этот цветной калейдоскоп мелькал за веками, но закручивался плотной пружиной внизу живота.
Он развернулся вместе с девушкой. Он прижал её к стене. О стол ударилась кружка. И его кулаки зло ударились в стену над её головой. Он смотрел на неё сверху вниз. Нет, он испепелял её взглядом, прожигал насквозь.
- Ты слишком маленькая.
- Мне уже шестнадцать.
- Ты как моя сестра.
- Я не твоя сестра.
- Я не могу.
Он отстранился, отвернулся, засунул руки в карманы. Он согнулся, словно его ударили под дых, и выдохнул, словно только что снова поставил на пол тяжеленный мешок.
- Я не могу, - повторил он, словно она чего-то уже попросила.
Неужели это так явно?
- Кай, - она пыталась подойти, но он отступил, отстраняясь от неё руками. - Кай, пожалуйста! Пусть это будешь ты. Иначе мне придётся ждать следующего года, а если ты не приедешь, то следующего. Но я всё равно буду тебя ждать. Понимаешь, тебя?
Она загнала его в угол к мойке, но он и над раковиной умудрился от неё отклониться.
- Я не могу, ты маленькая.
- Я люблю тебя с десяти лет. Вот тогда я была маленькая. И не понимала, что значит для меня этот худенький мальчик. Но прошло шесть лет, и я всё ещё люблю тебя. Теперь вполне осознано. И я достаточно взрослая чтобы знать, что ещё год два и кто-нибудь обязательно облапает меня на школьной вечеринке. Накурит или напоит, и бесславно неумело трахнет. И я даже не буду против.
Он играл желваками, но молчал. Не смотрел на неё, отвернувшись в стену, но засунутые в карманы руки проступали сквозь ткань костяшками сжатых кулаков.