Глубокий взгляд на исторические события, видящий их внутренний смысл и дальнейшие перспективы, недоступен народной массе. Народная масса видит перед собой лишь внешние факты и непосредственно на них реагирует. Она может лишь подсознательно понимать и ценить путь своих вождей, подобных св. Александру, которые исполняют ее скрытую и для нее самой неосознанную волю, но на тех путях, которые вызывают ее сопротивление. В этом есть глубокая трагедия истории. Из народа выходящие, народную сущность утверждающие и сознающие, отдельные великие люди творят подлинную волю народа среди сопротивления народа. Они живые камни, на которых создается история народа. Они наиболее всех народны. Они получают народное признание и любовь на каких-то особых, неосознанных путях, именно как наиболее ярко осознавшие и воплотившие национальную волю. Но их жизнь полна непонимания и открытых мятежей. Они всегда одиноки.
Н.А. Клепинин. «Святой благоверный и великий князь
Александр Невский»
YMKA-PRESS, Paris, 1928
Пролог
«Пришли народы незнаемые…»
(1223 г.)
1.
За Днепром служилые черные клобуки донесли, что видали маячивших на холмах и возвышенностях чужих всадников народа незнаемого. Одного словили. Видом он был преужасен: гололоб, безбород, лицо имел плоское и будто внутрь продавленное, нос короткий, глаза безбровые и такие узкие, что не разобрать, как он и смотрит-то. Тело имел широкое, и на взгляд – совсем без шеи, руки и ноги короткие. Поначалу то, когда издали, смотрели, и вовсе решили, что он без ног. Потому иные сказывали, что сие зверь Китоврас, не то лошадь – подбрюшье то конское, не то человек. Но как попали в но стрелою, так он и развалился: конь – отдельно, человек – отдельно....
Старший воевода Александр Попович велел пленника привести в свой шатер. Но привести оказалось невозможно – ранен трудно, уже глаза заводил. Принесли. Поставили носилки у ног воеводы.
Воевода Александр внимательно рассмотрел «воителя грозна». Мелкорослый, на вид – тщедушный. Лик имел страховидный, но подобные лица попадались и среди половцев, особенно тех, что последнее время, откуда-то издалека приходили. И не гололоб природно, а прическа диковинная на голове его: середина головы брита, как лысина, а на висках и да затылке четыре косы тонкие длинные насаленные. Волос черен и груб, будто конский хвост. Лицо с желтизной, а теперь уж и в темных пятнах подглазий, с синюшными губами – видать кончается жизнь в таурмене, мунгале или как там его…
Александр рядно, коим покрыт раненый, приподнял, да скорее обратно покрыл. Все кишки наружу и ребра ломанные, как у рыбы гниющей, наружу торчат. Видно, как сердце бьется.
– Фу, глядеть приторно… – сказал крещеный половец Антипа, тот, что и взял пленника. – Добить его, что ли?
–
Надо бы, допрежь сего, распытать,
–
предложил сотник половцев Ратмир.
– Да он уж кончается. Толку с него…
Александр – опытен – прикинул: жизни в таурмене осталось часа на два:
– Да и кто ж его собачье наречие ведает? Как распытать-то? Так что, Антипа, взял ты языка, а язык сей немым явился, – сказал он по-кыпчакски.
И тут все увидели, как у раненого расползлись в улыбке губы.
– Ого! – зашевелились, посунувшись к носилкам, половцы: – Никак он нашу речь понимает! Ну-ко!
Антипа немилостиво вывернул таурмену веко. Черный глаз, без мертвенной пленки, глядел осмысленно.
– Жив. Ай! Жив. Допросить можно… – засуетился Антипа: – Ай-е! Жив!
Раненый открыл глаза и так глянул на Александра и воевод, что те невольно отшатнулись. С трудом, ворочая языком, он что-то проскрипел, будто каркнул, и плюнул в склоненные над ним лица. Кровавый плевок попал Поповичу на сапог.
– Ах, ты, паскуда! – кинулся пинать таурмена Иванко оруженосец.
– Оставьте его! – приказал Александр.
– Заговоришь! Заговоришь, сучий хвост! – хлопотал Антипа. – Ты у меня все расскажешь… Ты у меня соловьем запоешь…
– Оставьте его! – повторил приказ Попович. – Снесите вон наружу, чтоб не воняло тута…
– Чего ж ты его распытать не дал? – удивленно спросил половец, когда толпа воинов клубком вывалились из шатра: – Сейчас-то зажмуркой идем. Где кто, где враги?
– Побьют они нас, – сказал вдруг Александр. И сам подивился тому, что сказал.
– Да ты что! Это же звереныш дикий, навроде волка… А у нас сила, вон какая! В кои веки вся Русь заединым духом поднялась! – ахнул боярин Анпилог, ведавший конным обозом. – Они вои, сказывают, хуже половцев,… – и тут же осекся, напоровшись на взгляд половца Антипы.
– Это ведь всего смерд ихний, – сказал Александр, – самая, то есть, чернота. А иного боярина крепче держится.
– И у нас воев изрядных много! И духом смелы и телом крепки…
– То – то и оно, у нас только что много, а у них, разумею, таковы – все…
– Господи, – перекрестился Анпилог, – аж меня от твоих слов в холод кинуло. Ты ли это, витязь? Я тя, Олёша, не узнаю! Ты ли это, Попович?!
– Я сам себя не узнаю.
Правду сказал. Странное предчувствие страшного, неведомого, чему и противостоять то нельзя, как Судному дню, теперь оформилось. Вот она, секира при корнях древа лежащая. Шумит листва, зреют плоды, а смерть ему уже приуготовлена. Вот он – конец света. Идут народы незнаемые, и на людей-то не похожие, и всех сильных побивают!
Попович вышел из шатра. Воинский лагерь, разбитый на берегу Днепра, сиял – полный огней, бряцания оружия, музыки, доносившейся из княжеских шатров, фырканья и ржания коней у коновязей, топота верховых. За шелковыми или полотняными стенами шатров раздавался смех и пение… Всё как всегда! И даже в смертельных междоусобных княжеских сечах, когда сходятся свои со своими, как в той несчастной сече на Липице, а уж о странах заморских и говорить нечего… На Кипре и в Палестине. воевавшему там Поповичу, иной раз казалось, что для знатных воителей, да и для простых ратников главная жизнь не в боях и переходах, а вот так на постоях в лагерях…
Костры выхватывали из темноты коновязи, полные лошадей, княжеские стяги и половецкие бунчуки, развевающиеся у шатров, посверкивали на доспехах часовых и ходивших по лагерю воинов… Всё привычно, всё знаемо. Но вон там, нынче, во мгле за Днепром в бесконечной степи, словно туча, клубится что-то темное, неизъяснимое и неотвратимое…
– Что ж прежде-то, – думалось воеводе, – не было перед сражениями нынешнего томительного ожидания, даже какой-то уверенности в скорой погибели, словно предчувствия конца света? – и тут же сам себе ответил, глядя на тени, за стенами шатров, – Не всю правду князья говорят!
Припомнил, что когда он только прискакал из Ростова, ходили слухи, будто бы от половцев приходили посланцы просить о помощи противу мунгалов. Были и от мунгалов этих неведомых посланцы с уверениями, что мол, они, мунгалы, только с половцами воюют, а князьям Руси – не супротивники. Гоните, мол, от себя половцев, а то и соединяйтесь противу них с нами и делайте с половцами все, что хотите.
