Шел сорок пятый, последний год Великой Отечественной войны. В Саратовской глубинке воспринимали исход с каким то тщедушным оживлением, наверное из за того, что все четыре года в селе отсутствовали мужчины. Женщины без мужского населения как – то скисли и сами стали приобретать настоящие и твердые мужские качества характера. Всю тяжелую домашнею работу им приходилось выполнять на своих хрупких женских плечах. Они воспринимали труд, как должное, без свойственных женских капризов. Да, честно говоря, плакаться было некому, разве что председателю колхоза Ивану Пантелеймоновичу. Но и это было ни к чему, потому что председатель по своему складу ума был слегка повернут, так как в детстве переболел Ванюшка менингитом. А назначение на такую должность Иван Пантелеймонович получил временно в связи с военным лихолетьем. И коронная, слегка успокаивающая фраза у Ивана Пантелимоновича была четко заучена и выговаривалась с легкой картавостью в произношении: «Работать бабаньки надобно, работать, чтобы ваши мужи после фронта отдохнули». Работенка в колхозе была разнообразная; кормили скот, убирали по осени урожай, да и на технике колхозной женщины работали, надо сказать, прилежно. Иной раз крышу дружно могли покрыть в старом амбаре. Ну, наверное, как во всех фронтовых деревнях России.
Жили скорее воспоминаниями о дофронтовых счастливых и безоблачных временах. И быть может каждая строила планы на свое светлое и недалекое будущее. Страшные вести все же коснулись маленькой деревеньки. Пришло две похоронки. Трагедия была ужасная. Первая пришла к Пелагеи в начале сорок первого. Погиб ее суженный под Смоленском. Неделю она не разговаривала с сельчанами, только слезы из глаз так и катились маленькими ручейками. Но потом ожила, вздохнула, сидя за столом, и тихо сказала: «Ну что тосковать, значит судьбинушка у меня такая»
Вторая весточка о смерти мужа пришла к Глафире. Детишек у них не было, и Глафа эту беду перенесла без женского стона и плача. Да, честно говоря, не по любви она за своего Ивана выходила, а по родительскому наказу сосватали ее. Ну и прожили они полгода в браке. Глафира от этого замужества не испытала никакого удовольствия. Она знала себе цену, потому что была женщина статная. Половина всех деревенских мужиков за ней ухаживали, но подчинилась родительскому наказу и вышла замуж за Ивана замуж без любви. Разные отношения и разные судьбы, что поделаешь такова жизнь. Мой рассказ пойдет о молодой девушке Фросе, о ее несчастье и нелегкой судьбе.
Фросенька была молода и красива, рано вышла замуж за баяниста Федора. Федя до войны работал трактористом в колхозе, а Фрося была поварихой в местной столовой. Умела она готовить обеды вкусные и сытные. За это и прозвали ее «Фрося Сытница». Она на это прозвище не обижалась, потому что у матери такое же прозвище было. Только в столовой ее мама не работала, так как колхозов еще не было. И научила Евдокия свою дочь готовить отменные щи. Да такие, что весь колхоз нахваливал вкусные да наваристые.
Детей у Федора с Ефросиньей не было, поговаривали, что Федя был «пустоцвет». Так в селе называли мужчин, которые не способны были иметь детей. Но, тем не менее, любила Фрося своего Федора безумной и немирской любовью. Да, наверное, настоящая любовь не бывает мирской. Поэтому и тосковала она по мужу той тоской, которая присуща только русским женщинам.
Вспоминала Фрося часто, особенно вечерами после тяжелой работы в колхозе, как они познакомились на свадьбе у подруги. Фрося была свидетельницей на торжестве, а Федор был приглашен баянистом. Играть Федя умел на баяне замечательно. Он мог сыграть любую мелодию, и Фросе он молодой и красивый сразу приглянулся. Федор ходил в кепке набок, а когда выступал на каком нибудь деревенском торжестве, то вставлял в свою фуражку бумажный цветок. Федор широко улыбался и притопывал яловым сапогом, выигрывая незамысловатую мелодию. Он мог, играя на баяне, пуститься в пляс, не испортив песню.
Фрося вспоминала, как он к ней в первый раз подошел отложив инструмент в сторону, и застенчиво спросил.
– Меня зовут Федор, а вас как звать, величать?
Фрося покраснела и опустила голову. И тихо сказала.
– Ефросинья.
– Значит Фрося. Интересно получается, у нас имена на одну букву начинаются. Складно как – то, выходит – сказал Федор и при этом широко улыбнулся.
– А мне нравится, как вы играете на гармонике. Я вообще песни люблю попеть.
– Это не гармонь – это баян, поправил ее Федор.
– А где вы так научились бацать?
– Меня дядька мой научил, да ты его, наверное знаешь. Он на окраине живет первый дом от реки.
– Дядька Пантелей что ли?
– Ну да, он самый.
–Этот музыкант у моих родителей играл.
– Да он на всех сельских свадьбах переиграл. А сейчас уже не хочет веселить толпу, потому что староват стал. Вот он меня и научил.
Свадебный пир подходил к концу. Невеста с женихом попрощались с гостями и отправились в дом. На задах в огороде мужики устроили заварушку и намечался небольшой кулачный бой. Федор посмотрел на Фросю и робко спросил.
– А где ты живешь?
– А что? – с легким лукавством в голосе произнесла Фрося.
–Да нет, ничего просто так спросил.
– У мельницы я живу, мой батька работает там.
– Ну так может я тебя доведу, а то уже смеркаться начало. Ночь на дворе.
– Ну, я не знаю.
– Ежели не хотите – с сожалением в голосе произнес Федор.
– Да нет, конечно, доведите до хаты – и Фрося громко и задорно рассмеялась.
Ну а дальше пошло как в сказке. Не было ни дня, чтобы они не встречались. А через месяц Федор произнес три заветных словечка, от которых у Фроси все внутри сжалось и выступили из глаз слезы. Они крепко обнялись и поцеловались в губы. Для Фроси такое было в первый раз. В эту ночь она не смогла глаз сомкнуть, да и как же можно заснуть после такого. А на утро Федор заслал сватов. Потом после была сыграна свадьба. Только на этой свадьбе баянистом был дядька Пантелей. Вскоре построили для молодоженов дом всем селом. Домик получился небольшой, но достаточно уютный. Федор и Фрося зажили счастливо. Федя был хозяйственным мужем, он мог и шкафчик сделать, и хлев для скота смастерить. А вечерами они сидели на завалинке и лузгали тыквенные семечки, балакая ни о чем.
А иной раз Федор безобидно подшучивал над своей женушкой, но она на это не обижалась.
И все бы ничего, если бы не «черный» июнь сорок первого, когда была объявлена демобилизация всех мужчин на фронт. Жители села восприняли это событие как – то по особенному и отнеслись к этому, как будто их земляков призвали на временные военные учения, которые пройдут месяц или того меньше. Только Фрося может своим женским чутьем или интуицией чувствовала в этом призыве, что – то ужасное и кошмарное. И как только пришла бортовая машина из районного центра, Фрося разразилась горькими слезами. И рыдала она до тех пор, пока автомобиль с призывниками не скрылся за поворотом у центральной дороги. Подруги успокаивали ее, как могли, но Фрося все время плакала и причитала.
