Моим Деду, Мариям и всем сотрудникам
Советской милиции, которые мне помогли,
научили работать и, главное – жить по совести.
Всё бывает, как бывает, а не так, как хочешь, чтобы было. Поэтому надо уметь радоваться тому, что есть,
а не печалиться о том, чего нет.
В. Токарева
По стёклам монотонно стучал дождь, непрекращающийся уже несколько часов. Всё за окном было грязным и промокшим: старая детская площадка с разваливающимися столом и скамейками, когда–то жёлтой насыпью песка вместо песочницы, беспомощно осевшей от этого дождя; то там, то тут лежащие кучки опавшей осенью листвы на неприкрытой земле; серые мрачные столбы с уличными фонарями и провисающими от воды проводами. Даже спешащие под непрекращающимися струями прохожие выглядели как-то серо. Казалось, что огромные капли плачущего неба падали, сталкивались друг с другом в воздухе, разлетаясь на тысячу мелких осколков, от чего сырость проникала в квартиру через стёкла, а точнее через рассохшиеся рамы. Хотя, возможно, что и проникала, так как рамы на окнах были совсем старые и даже плохо прокрашенные, а точнее с облупившейся краской. А зачем красить–то, ведь давно пора их поменять на пластиковые стеклопакеты, как это сделали многие другие. Щели были проклеены специальными узкими, непонятно из чего сделанными полосками, предназначавшимися для утепления таких вот пространств. Прямо перед подъездом в яме разлилась бездонная лужа, по которой беспорядочно расходились дождевые круги, а машины, проезжая через неё, застревая колёсами и, выбираясь, поднимали брызги, падающие тяжёлыми грязными волнами на их же и без того несвежие капоты. Сколько раз пытались выровнять асфальт, но всё безрезультатно – яма была непоколебима. В такие дни казалось, что дождь никогда не кончится, так будет всегда, а жизнь, как говорится, прошла мимо, словно случайный прохожий в потрёпанном старом полинялом плаще, полы которого раздувает порывистый холодный ветер. И никто о нём никогда не вспомнит, словно и не было его, даже лица в памяти ни у кого не останется. В общем, погода стояла под стать настроению и, как у незабвенного Антона Павловича, располагала к угнетающим мыслям и унылому пьянству.
На унылое пьянство, пожалуй, не потянуть, поскольку после пятидесяти граммов этого самого пьянства Лариска начинала клевать носом, а не приставать, как положено к мужикам, а вот с настроением в настоящее время было сложнее, в связи с чем угнетающие мысли прямо вот так и могли возникнуть, прочно обосноваться и надолго засесть в голове. А вот этого не очень-то и хотелось.
В квартире хоть и сухо, но всё равно неуютно. В коридоре на углу напротив входной двери висели в клочья разорванные обои – работа Макса – породистого, но без претензий, кота, которого величаво именовали Максимилианом Петровичем. Как и все мужики, он чувствовал себя хозяином жизни и благополучно сопел, уткнувшись в собственный, несомненно, благородный бок на старом, стёртом до дыр, когда–то белом, когда-то пуховом, а, возможно, когда–то и парадном, платке. Платок достался в дар, но никто этим даром не воспользовался. Сколько лет прошло, а он всё-таки служит, хотя бы Максу, облюбовавшему его в качестве коврика, который лежал на софе – такой же старой и продавленной до состояния ликвидации. Из её подушек покривившимися рядами, как строй новобранцев, даже через покрывало просматривались завитки пружин. Ещё бы, софу покупали, когда Лариска была в седьмом классе. Это было в другой жизни – советской: с пионерскими лагерями и галстуками, обещаниями под салютом Ленина, горнами и барабанами, зовущими в вечный поход за справедливостью и светлым безоблачным счастьем. В общем, когда близилась эра светлых годов, которая так уж получилось – не наступила, да что там, для многих так и не приблизилась, просто что-то пошло не так, никто же в этом не виноват.
А может, приблизились эти светлые года хотя бы в чём-то? Ведь тогда, как понимаешь теперь, не было ничего, ну, то есть абсолютно. Радовались мандаринам и шоколадным конфетам, которые «достали», да, именно «достали» к Новому году. Странный глагол в таком контексте. А теперь – мандарины круглый год, а уж конфет, как в сказке, видимо – невидимо. Правда вкус у них отличается от того, детского, так как шоколад давно был явно не такой, как раньше. Попадался, конечно, но в виде исключения из общих правил. Да и что там мандарины! Цифровые фотоаппараты, мобильники, компьютеры и прочие достижения человечества, включая иномарки, микроволновки и прочие приспособления с непонятными названиями, типа блендер. Останавливает, а точнее не пускает, в этот мир безоблачного благополучия, только цена. Видел бы это всё Дед. Впрочем, ему бы хватило и пульта к телевизору, на котором было далеко не два канала, к которым он привык, да и самого цветного телевизора, хотя и не с плоским и большим экраном, как у большинства, а с огромным отвисающим сзади, как неуклюжая огромная черепаха пустыни, кинескопом. При мысли обо всём этом всегда становилось грустно, что Дед до этих чудес не дожил, ничего о них не узнает и не увидит хотя бы этого телевизора, просто не пощёлкает пультом. А может быть они там, в другом мире, знают обо всём? Есть ли он этот мир? Жаль, что придуманные изобретения доступны не всем. Раньше, в той жизни, всё было понятно. Однообразно, как у всех. Возможно, плохо, как говорят теперь, но зато понятно. Учился на четвёрки – пятёрки – прямая дорога в институт. После института – распределение на работу, разумеется, по специальности. Ты ведь и поступал в институт, чтобы стать тем, кем хотел стать. Сейчас всё по-другому…
Один Макс не задумывался об этом, имея не только благородную породу, но и имя, которое, придумывали все вместе, назвав в честь известного поэта и художника. Какая порода – такое и имя. Кота, конечно же, не покупали, а просто приютили, пожалев, когда тому было уже около трёх лет. Возраст для кота всё–таки солидный. Его подобрали в районе, где жили родители Оли – девочки, которая работала с Лариской и делила с ней один кабинет. Но кошка в то время у них уже была, и ужиться на одной территории с ней, которую звали, собственно так же – Лариска, Макс, конечно бы не смог. Кошка была своенравная и котов откровенно не любила, а попросту ненавидела. Лариска, которой никогда не разрешали иметь дома животных, однозначно решила, что кот имеет право на жизнь. Такой породистый он продержался на скотном дворе с марта до середины октября, да ещё как! Он хотел выжить, он боролся за свою жизнь. Об этом свидетельствовал сломанный клык, да разорванный в клочья собаками бок, который бережно обработала зелёнкой мама Оли, предварительно сносив кота на осмотр к ветеринару. Кот надоел жене хозяина, ни много ни мало – прокурора района, в связи с чем, та поставила ультиматум. Разумеется, выбор пал не в пользу Макса. А ведь кот–то был прав, да ладно об этом, как говорится – это совсем другая история. Его привезли Лариске прямо на работу, и он полдня провёл в кабинете, благодарно жуя батон, который скармливала ему Оля. Лариска всё это время осматривала опий в различных вариантах, то есть в пакетах и плёнках совсем ещё сырой, в следовых остатках на банках, кружках, шприцах. Запах опия был стойкий, от него разболелась голова больше, чем обычно, как и от нытья прикованных к ней двух девиц – понятых, вынужденных отсиживать с ней не один час, присутствуя, так сказать при этом самом осмотре. Девицы передавали друг другу кота, который одурманенный от путешествия в машине, булки и, разумеется, запаха свежей массы наркотиков, расслабился и уснул, покорившись судьбе, до конца не понимая, чем же для него всё это закончится. Кота, кстати, в прежней жизни звали Мурзик, как выяснилось позже. Ну, какой же он Мурзик при такой-то родословной? Самой той бумажки, свидетельствующей о благородном происхождении, у Лариски, разумеется, не было, так как на скотный двор с документами не выпроваживают. Но, как известно, бьют по роже, а не по паспорту. Поэтому кота переименовали так, как ему и было написано на роду – благородно.
