Раньше ему казалось, что он любил пиво «Охота», русскую водку и вареную колбасу так же искренне, как Брехта с Платоновым. Это было раньше, когда бутылки с красивыми этикетками и французские паштеты стояли на полках магазинов, в которые и заходить-то было неловко. Во-первых, из-за охранника в чистенькой форме и с таким взглядом, словно он намеревался содрать с тебя луковую шелуху. Но главное препятствие таилось в запахах, вырывающихся их отъезжающих дверей. Если не удавалось вовремя перейти на другую сторону улицы и приходилось шагать мимо снующих туда-сюда дверей, запахи тянулись вслед нагруженным тележкам, которые катились к рассевшимся прямо на тротуаре джипам и раздражали похлеще расплодившихся графоманов. Степан Алексеевич проскакивал мимо, стараясь не фокусироваться на движущихся предметах и витающих им вслед ароматах, и с тоской думал о новом соседе.
Витек все делал с размахом. Купил сразу две квартиры на их лестничной площадке и нещадно пылил и громыхал с ремонтом больше полугода, подстегивая рабочих отборным матом и угрозами то закатать в бетон, то частями спустить в видавшую виды петровскую канализацию, не поддающуюся улучшениям в отдельно взятой квартире. Хамом он не был, сразу, как оформил собственность, обошел соседей с подношениями и невнятными извинениями за грядущие неудобства. Так и являлся каждый месяц с пакетами, подмигивал – мол, немного осталось, уже отделочные работы начали.
С этих пакетов все и началось. Первый раз Степан Алексеевич с удивлением достал узкую картонную коробку с таинственной Метаксой и быстро открутив крышку, брезгливо принюхался. Продуктовый набор состоял из итальянской салями, полукилограммовой банки красной икры и баночки с каперсами, твердыми зелеными катышками, на вкус оказавшимися то ли прокисшим, то ли протухшим несъедобным дерьмом. Он для верности лизнул Метаксы, но не доверяя ни запаху, ни вкусу, метнулся вниз в продуктовый за поллитровкой и батоном. Утром блевал икрой и с удивлением смотрел на пустую бутылку из-под заграничного напитка, закатившуюся за унитаз. Оклемался быстро, но соседа невзлюбил. Зато салями сразу пришлась по сердцу, впрочем и против икры он ничего не имел – мягонько вышла, ненатужно.
Ежемесячные подношения Витька не отличались особым разнообразием, разве что иногда Степан Алексеевич с удивлением и даже обидой обнаруживал в пакете то банку простецкой сайры, то листья салата, уже кем-то вымытые и запечатанные в блядский шуршащий пакетик. Примирялся с действительностью только благодаря лежащим рядом икорке, куску красной рыбы и обязательной бутылки чего-нибудь заморского. Он уже знал вкус Курвуазье, грушевой граппы и немецкого пива, название которого так и не смог запомнить. Но подарки слишком быстро кончались, хотя Степан Алексеевич и старался растянуть на подольше, икру банками больше не жрал, и выставлял заходящим изредка приятелям привычную картошку в мундире и, как баловство, селедку с лучком под беленькую.
Чем ближе подходил срок окончания ремонта, тем больше Степан Алексеевич раздражался на соседа. Витек же, наоборот, норовил подольше задержаться у филолога. Рассматривал корешки книг, стоящих неровными колоннами по всей комнате, задавал каверзные вопросы. Степан Алексеевич с трудом выносил эти дружеские набеги и непроизвольно поправлял соседа в произношении. Витек не обижался и доверительно просил исправлять все ошибки – недоучился, некогда было. Филолог терпел и надеялся на бутылку виски, которую приглядел в супермаркете. Да, начал захаживать в буржуйские магазины, чтобы изучить ассортимент, знать, так сказать, врага в лицо.
Новоселье длилось двое суток, но соседи не роптали, заблаговременно получив хорошие отступные в виде усиленного продуктового набора и ударной дозы алкоголя. На третьи сутки Витек поскребся в дверь и предложил выпить вместе. Степан Алексеевич совершенно не был расположен к такому повороту, он как раз мучительно размышлял о судьбе народа и пытался впихнуть эти мысли в зарифмованный столбик. Витек протянул руку с бутылкой виски. Гад, – подумал Степан Алексеевич, – жадная гнида, берег для себя, а когда прижало… Но додумать не успел, Витек уже запросто расположился на продавленном диване, отпихнув в сторону серые простыни и оглядывался в поисках стаканов. Степан Алексеевич быстро сгонял на кухню за посудой и заискивающе посетовал на отсутствие закуски. Витек отмахнулся, совершенно игнорируя голодные глаза филолога и, не дожидаясь его, маханул сразу полстакана. Степан Алексеевич присел на табуретку и скучно посмотрел в окно. А Витька вдруг сорвало, словно пусковую пружину.
Без предисловий, как закадычному другу, начал выкладывать все проблемы. Пустые, не стоящие ничего терзания здоровенного мужика из-за подозрений в измене жены. Сомнений в отцовстве. Витек вдруг заплакал и Степан Алексеевич неожиданно испытал жуткое наслаждение, он ликовал, видя унижение соседа, его слабость. Стал поддакивать и подливать, подливать и кивать, вынуждая к большему откровению, пока Витек вдруг не решился на главное признание. Степан Алексеевич внутренне собрался, готовый услышать что-нибудь небывалое, например, об убийстве трех, а лучше пяти человек, и обязательно с подробностями и слезами раскаяния. Витек торжественно снизил голос и объявил, что пишет стихи. Степан Алексеевич аж побелел, вскочил, опрокинув шаткую табуретку, и визгливо закричал: «Не сметь!».
Витек опешил. Филолог, захлебываясь от возмущения, продолжал вопить о том, что каждая безграмотная вошь мнит себя писателем, лезет грязными сапогами в поэзию, не задумываясь, что даже прототипом героя быть не может. Не может по определению, потому что не люди, пятизвездочные герои никому не интересны со своими вонючими страстишками. Если он возомнил себя его другом – это утопия, иллюзия, бред. Никогда, никогда он не опустится до дружбы с такими, как Витек, пусть сначала грамоте обучится, манерам, а потом, потом… Витек по-тихому встал и двинулся к выходу. Степан Алексеевич продолжал в возмущении метаться от подоконника к двери, потом налил остатки виски в стакан и, успокаиваясь, медленно, вдумчиво выпил. В комнату вошел Витек, поставил на пол рядом с диваном новую бутылку виски, полную тарелку еще шипящих маслом домашних котлеток и молча вышел.
