Наша стальная шхуна прорезала холодное Охотское море, двигаясь навстречу северному ветру, то и дело тушащему сигареты проводников – угрюмых моряков, чудом согласившихся доставить нас, небольшую группу учёных, во что бы то ни стало пожелавших увидеть необычную загадку, скрытую глубоко в суровых снегах Сибири. Там, в столь далёком уголке России, куда не ходят поезда и не летают самолёты, по рассказам охотников спрятана вечно-зелёная поляна. Её не берут ни бури, ни время – на ней в любое время года всегда растёт зелёная трава, а цветы имеют красоту не сопоставимую ни с чем.
Признаюсь честно, мы не были взбудоражены этой легендой. И только крошечная чёрно-белая фотография хотя бы немного развеивала наш скептицизм.
– Но даже так, – пыхтел полный Борис Николаевич Морозов, переваливающийся с ноги на ногу на качающейся палубе, – снимок может оказаться подделкой, ничему в этом мире верить нельзя.
Мы, молодые, посмеивались над нашим осторожничающим командиром предстоящей экспедиции:
– Бросьте, Борис Николаевич, вспомните поговорку: не попробуешь – не узнаешь.
Только команда шхуны, состоящая преимущественно из местных Сибиряков, не улыбалась, слушая наши, в общем-то, отвлечённые и праздные разговоры. Все они выпускали, кажется, больше чёрного дыма, чем корабль, бесперебойно жующий уголь. Видно, у местных моряков так было принято. Мне не нравился ни этот запах, которым, по-моему, пропиталась даже моя одежда, ни курение в целом, но я понимал, возразить им, напомнить, что так их жизнь будет коротка – и глупо, и бестактно.
Местный нелюдимый контингент живёт в далёкой Сибири по каким-то своим, неведомым мне законам: много молится, глядя на северо-восток, куда мы и направлялись, на каком-то своём, незнакомом языке; мало спит, отчего-то постоянно судорожно ворочается во сне; как уже говорил раньше, много курит – я так часто обращаю на это внимание потому, что редко когда можно было встретить их без трубки в зубах – будто бы желая до дна наполнить свои лёгкие убийственным ядом.
Они, строго говоря, вообще были очень непривычны нашим столичным глазам: молчаливые, холодные, носящие будто бы некую серую, непроницаемую маску, за которой скрывали свои истинные чувства. Почему были такими, так и осталось той тайной, кою мы не сумели разгадать как ни старались. Кажется, Миша Милов, всё время старавшийся чем-нибудь подсобить нелюдимым морякам, пытался разглядеть искру в их глазах, но так ни к чему и не пришёл.
Да и было ли это так уж важно? Суровым местам – суровые люди, так мне казалось тогда, раз природа гневается, то неудивительно, что дети её ругаются в ответ. Но эту мысль на протяжении всей длинной поездки старался оспорить Гриша Страстов. По его мнению, наше окружение, вероятно, просто недолюбливает чужаков, коими мы без сомнения являлись (Борису Николаевичу составило больших трудов отыскать корабль, направлявшийся в нужном направлении и согласившийся нас подвезти).
Так или иначе, путь до глухих снежных лесов и равнин прошёл без каких-то существенных проблем, одно мы поняли со всей ясностью – здешние январские холода были до того люты, что кости наши, не болевшие до этого никогда, отчего-то завыли. Или так ощущалась неизвестность предстоявшего пути, лёгшая вдруг на сердце тяжким грузом?
– У вас есть неделя и ни днём больше, – глухим, безэмоциональным голосом напоследок обратился к нам капитан шхуны – задумчивый мужичок в сером высоком пальто с трубкой едкого табака в зубах.
– Неделя… Да, помню, – бегал глазами Борис Николаевич по нашим походным сумкам, мысленно пересчитывая их, – мы вернёмся через шесть дней, не переживайте, – он протянул пожать руку извозчику, но тот будто бы этого не заметил, всё щурился, смотря за наши спины куда-то в лес, раскинувшийся далеко за горизонт, – видно не понимал и не желал принимать нашу авантюру. А может, если на нём всё же была маска невозмутимости, испытывал беспокойство, ведь их шхуна обычно не задерживалась в здешних местах, богатых рыбой, больше чем на трое суток – таков, говорят, обычай.
Мы спустились в лодку и, отъехав от «Архангела Михаила» – так звалась шхуна, прибыли на каменистый берег. Водрузив на плечи мешки с едой, палатками и стеклянными колбами, куда намеревались поместить образцы почвы и цветов с поляны чудес, некоторое время наблюдали, как удаляется от берега стальное судно, испускающее смольные клубы дыма в сине-белое, предрассветное небо.
– Ну что, братцы, путь не близкий, – пробасил Борис Николаевич, поправляя на плече старенькое ружьё. Усевшись, он принялся надевать лыжи, мы последовали его примеру. Не могу сказать, что было тогда на душе у моих товарищей, но я в ту секунду испытывал необъяснимую тревогу: мысль о том, чтобы во всё горло закричать «Архангелу Михаилу» вернуться, так и била в колокола.
Мы призраками плыли среди высоких, казалось, вековых елей, скользя по сверкающему снегу. Лес что-то заговорщически шептал нам, жалким жукам, посмевшим вторгнуться на территорию величественной природы, отчего мы невольно пригибались, стараясь быть меньше и незначительнее. Солнце, едва поднявшись, слегка проникало сквозь кроны деревьев, но и этой причудливой игры света хватало, чтобы снег слепил наши взгляды, дезориентировал ум. От малейшего треска или шороха мы вздрагивали, а Борис Николаевич хватался за ружьё, но благо обходилось без происшествий. Тем не менее, чем дальше наш путь пролегал вглубь сердца Сибири, тем больше ощущался чей-то пристальный взгляд, голодный, внимательный, осторожный, точно ждущий, когда мы разделимся, поссоримся друг с другом, допустим роковую ошибку. Я, хотя и бывал в подобных экспедициях ранее на юге России, чувствовал некую тревогу, словно что-то в этом приключении неизбежно пойдёт не так. Мне неведомо, откуда появилось это ощущение, может быть, оно пряталось за холмами, дышало в затылок при дуновении ураганного колючего ветра, ходило по пятам, приминая снег то слева, то справа. Конечно, здравый рассудок подсказывал, что никакой опасности впереди нет и не может быть, и однако страх от этого нисколько не уменьшался.
Напряжение тишины, как и учат на кафедре геологии, мы старались нарушить разговорами. И хотя сейчас я смутно помню все подробности того спокойного диалога из-за всех тех ужасов, с которыми пришлось столкнуться в последствии, постараюсь изложить всё в наибольших подробностях:
– А вы, Борис Николаевич, – обратился я тогда к нашему командиру, идущему первым в строю, – как думаете, научное сообщество радостно отреагирует на подтверждение существования поляны чудес? – голоса наши были приглушены натянутыми на нос походными масками, так мы пытались сохранить тепло, но, конечно, дышать от этого было тяжело. Не помню, кто предложил действовать именно так, но искренне считаю, что это решение не ошибочно, по крайней мере, на первых порах простуда не донимала.
