Георгий Николаевич прибыл в Тифлис уже ближе к вечеру. Когда он вышел из вагона, первым ощущением у него было, что он летит вниз головой с точеного европейского утеса, выпестованного природой в одной ей ведомой гармонии, в безмерную огнедышащую азиатскую пропасть, наполненную гортанными голосами, пряными ароматами и блеском зубов и оружия. Общая атмосфера завораживала, волновала и сдавливалагрудь. Во всяком случае, в голове пронеслись Лермонтов, Грибоедов, царица Тамара, Багратион…А справа и слева были ослики, женщины в черном, гниющие фрукты вдоль дорог.
Суворов не успел толком осмотреться, прийти в себя от соприкосновения с совершенно иной культурой, другими людьми и манерой общения, как был тут же вовлечен в тесный круг товарищей и приятелей брата. Лавр, несмотря на то что был старше Георгия на тринадцать лет, был куда общительнее его и непритязательнее в выборе знакомств. Природой своей он принадлежал к закоренелым холостякам, к которым женщины липнут как мухи к меду.
Когда они с вокзала тряслись в экипаже в гору, Лавр Николаевич ни на минуту не прекращал своих уверений, что здесь Георгию понравится непременно и всесторонне. Он так и восклицал: «Непременно и всесторонне». Похоже, он уже с утра (а может, и со вчерашнего вечера) всесторонне нагрузился напитками юга, и, конечно же, непременно изысканными.
Вечерело, ласточки в розоватом воздухе размашисто чертили строки о любви и смерти. И строки эти были одинаково понятны и русскому, и грузину.
Просторные комнаты двухэтажного особняка с раскрытыми настежь окнами и дверьми на все четыре стороны света были наполнены музыкой, смехом, тонкими винами. Женщины блистали в дореволюционных нарядах, мужчины были галантны, будто и не прошли горнило войн и революций. О том, что они были, войны и революции, свидетельствовало разве что непропорционально малое число кавалеров, да еще следы тяжких (и не очень) ранений, как правило, на их лицах или руках.
Георгий не успел сказать брату и нескольких слов о долгом пути к нему, как тот стал с порога представлять его собравшимся. У него вдруг безотчетно сжалось сердце, когда Лавр подвел его к совсем юной особе с роскошным цветом лица и южными выразительными глазами.
– Софья, – прозвучал небесный голос.
У нее была великолепная осанка и гордо посаженная голова. «Царевна», – подумал Георгий.
Девушка улыбнулась, протягивая руку Георгию. Тот едва удержался, чтобы не приложиться к ней с бо'льшим воодушевлением, чем позволяли приличия.
– Георгий Николаевич, – сорвался он на фальцет и попросил у брата воды.
Софья предложила Лавру поухаживать за его братом. Лавр Николаевич охотно согласился и подошел к компании за ломберным столиком, и оттуда тотчас же раздался оглушительный смех. Лавр Николаевич мог рассмешить даже мертвого.
– Лавр Николаевич так хорошо вписался в нашу компанию, – сказала Софья, – будто родился в Тифлисе.
– Да, – заметил Георгий, – он душа любого общества.
– Вы сейчас из столицы? – спросила девушка.
– Вы имеете в виду Москву?
– Нет, я имею в виду столицу.
– Да, из нее. Из столицы.
– Как Нева? Мосты? На похоронах Блока были?
– Был, – Георгий с удивлением посмотрел на Софью.
– Говорят, он сам на себя был не похож.
– Если вы имеете в виду его музу, то да.
– Удивительный поэт, не так ли?
– Вы правы, удивительный.
– А как вам вид из окна?
– Можно, я по порядку? – спросил Георгий. – Про Неву и мосты.
– Конечно же, рассказывайте! Выйдем на веранду. Страшно хочется всё услышать из первых уст! Я ненасытная до сплетен и новостей. У нас тут хоть и царское место, да всё равно провинция. Сдерживайте меня, я год не видела никого оттуда. Там, верно, одни перемены? Рассказывайте-рассказывайте, больше не буду, – засмеялась Софья.
– Про Неву и мосты можно рассказывать долго. Нева одна лишь и утешает меня и тех, кто еще остался на ее брегах, что ничто не меняется в жизни, по большому счету. Эти несколько прошедших лет сродни наводнению, которое подкосило здоровье Петра Великого.
– Это, Георгий Николаевич, очень примечательно, что вы сказали о Петре. Что они делают? Что делают! Мы все в шоке. Простите, продолжайте-продолжайте.
– На Неве почти не осталось кораблей, в парках людей. Про дворцы и особняки вообще лучше ничего не говорить…
– Разграбили?
– Хуже. Устроили в них казармы, приюты. Представляете, мыло воруют! Инфляция – дикая. В одночасье все стали Дюпонами и Рокфеллерами. А бездомных как опавших листьев.
– Их принес ветер Блока…Поговаривают, скоро начнутся изменения в экономике.
– Какой, однако, вечер, – Георгий потянул носом. – Какой аромат. А воздух…
– Вот вы где! – послышался голос Лавра. – Бежите общества, как Мцыри?
– Да, Лавр, мы так мило беседуем с твоим братом.
Георгия поразило, что Софья с Лавром на «ты», и так запросто. Ему показалось, что Софья не из таких.
– Смотри, я ревнивый! – засмеялся Лавр Николаевич. – Не посмотрю, что брат.
Засмеялась и Софья. Георгий не знал, как отреагировать на эту шутку.
– Мой брат прежде думает, потом говорит, – похлопал его по плечу Лавр. – Иногда так долго, что забывает изречь. Но – одобряю! Так и должен поступать настоящий мужчина. Не буду мешать вам, – он поцеловал Софье руку и удалился с куплетами Мефистофеля.
– Вы давно знакомы с Лавром? С Лавром Николаевичем, – поправился Георгий.
– С первого его дня в нашем городе. С ним трудно не познакомиться.
– Да, – согласился Георгий, – трудно. Помню, я был подростком…еще перед войной…но тогда уже вовсю ходили слухи о войне, нашей стремительной победе и славе (наконец-то! ) русского оружия. У нас каждый день собирались друзья, знакомые Лавра, много пили шампанского во славу российского Марса, святого Георгия Победоносца. Если бы победы русского воинства зависели от выпитого в нашем доме вина!
– У вас большой дом?
– Был. Да, большой. Трехэтажный, лестница, львы по бокам, жандарм в стороне.
– Простите, Георгий…Ничего, что я так?
Суворову это показалось странным – все-таки едва знакомы. Ну да тут юг, всё кипит.
– Ради бога, Софья, – разрешил он.
– Георгий, хотите, я покажу город, вон ту его часть, – Софья указала на дома и деревья, уходящие вниз.
– Буду весьма признателен, – охотно согласился Георгий. – Только брата предупрежу, а то станет искать.
– Лавр, – бросила походя Софья, – мы на горку, покажу вид.
Лавр молча проводил их взглядом. А когда они спустились на первый этаж, со второго этажа послышался оглушительный смех.
– Когда он в ударе, весь дом сотрясается от смеха. А он постоянно в ударе, – сказала Софья, как показалось Георгию, с некоторым осуждением.
– Он любит всех завести, никого не оставит без внимания, – сказал Георгий.
