Сквозь прозрачную завесу дождя, обрамляющую серое тусклое небо, улицы старого города предстают во всей своей угнетающей красе. Мокрые, облезлые дома, с их обветшалыми фасадами и покосившимися окнами, напоминали судьбы заблудших людей. Их стены, терзаемые временем и судьбой, хранили воспоминания о тех, кто когда-то жил здесь, мечтал, любил и страдал. У каждого был свой рассказ, но в эту дождливую пору звучал лишь тихий стон, едва различимый, словно он был всегда тут, под слоями холода и непогоды. Каждый звук здесь, от шороха ветра до тихого стука капель по крыше, казался предвестием неведомой скорби, которая пронизывала пространство, впитываясь в камни и деревья, в саму душу города. Дождь, этой холодной слезой зимы, смывал холодную плитку тротуара, по которым нищие с черными зонтами бредут, как тени в надежде выискать свой свет. Но, несмотря на унылую картину, где каждый взгляд обнажал тоску, мы заглянем в одно окошко…
Очнувшись от краткого сна, он уставился в потолок, в его голове не было совершенно не каких мыслей, не идей, не фантазий, в общем, одна лишь пустота. Снова, помутневшие глаза и застывший ужас на его лице, запекшаяся кровь из носа, синие, дрожащие руки, закаменелые кости, судороги, оттягивающие всю плоть в земле, слезы, катившиеся по щекам, и, с уст не разборчивый тихий бред. Минут десять, впрочем, лежал он неподвижно в своей постели, лихорадочное состояние не покидало его, всё видимое утратило свой цвет, размытые контуры предметов слились в серые фигуры. Он слышал только одно – ритм своего сердца. Внезапно, поток воспоминаний хлынул в сознание, и он вновь увидел лица, давно забытые, но каждое из которых было пропитано разными воспоминаниями, они сменялись с друг-другом, чередуясь, словно сговорившись. Вскоре, однако ж, чувства Сени стали яснее и отчетливее, он зажмурившийся, переводил своё дыхание, испарина текла по его челу. Вскоре, он мягко улыбнулся, он овладел собой…
– Было без малого пять часов утра, как паренёк шестнадцати лет, Арсений Держин, или же по-домашнему Сеня, пробыл в «лихорадке», в общем…Гм! Ну, и что ж было дальше?» – ожидающе спросил Дмитрий Лукич, единственный брат матушки Сени, собственно дядя, приезжавший только по особенным случаям.
– Так, Арсеньюшка, брат мой, попытавшийся встать на своих слабых, (очень слабых ногах!) Вдруг, так и упал на пол, без сознания! Я как только услышала этот грохот, я так сильно испугалась… – Софья Лукинична, не удержавшись взрыдала, вытирая слёзы своим батистовым платком.
– Опять ты нюни развела! – раздраженно произнес Дмитрий Лукич, протирая свои веки, – можешь ты без своей сырости хотя бы здесь обойтись? Уже надоела всем. Каждый раз одно и то же. Она ещё и мать, да тут уж, как говорится: «dieu ne pouvant être partout, alors il a créé la mère», комедия одна, комедия! – грубо вскрикнул брат Софьи, в его взгляде было нечто пламенное. Он, наклонившись чуть ближе к Софье, усмехнулся, в его голосе прозвучали нотки разочарования: «Всё-таки, может тебе бы стоило в присутствии меня быть более спокойной?»
– А может матери на колени ещё встать? – в дверях показался силуэт парнишки, он взъерошивал свои волосы и потянувшись зевнул, после, его взгляд остановился на дяде, – Всё-таки, может тебе бы стоило в присутствии меня быть более спокойным? – он нахально усмехнулся, с каким-то даже высокомерием взглянул на того. В тот самый момент мать бросилась сыну на шею, заливаясь слезами и крепко обнимая его. Её сердце переполнялось радостью, перемешанной с тревогой. Арсений мягко улыбнулся и ответил на объятия матери, ласково поглаживая её голову, стараясь успокоить. В сторонке Дмитрий стоял, скрестив руки на груди, и наблюдал за этой сценой. Его мысли были смятены; он чувствовал себя лишним. Не в силах выносить это ощущение, он решил покинуть гостиную.
– Как ты себя чувствуешь, Арсеньюшка? – спросила робко Софья – что тебе ещё сказала Татьяна Игоревна?
– Всё в порядке. Она перед уходом наказала мне обязательно принимать всякие лекарства, не стоит волноваться, всё уже хорошо.
Софья все еще дрожала от волнения, но, услышав слова сына, постаралась собрать мысли в кучу. Она знала, что Арсений всегда был упрямым и сильным духом, но каждый раз, когда он сталкивался с трудностями, ей становилось невыносимо страшно.
– Татьяна Игоревна сказала, что тебе нужно больше отдыхать, – продолжала она, искренне желая помочь. – Ты ведь не слушаешься, всегда на ногах, куда-то торопишься.
– Я понимаю, мам, – ответил Арсений, пытаясь убедить её. – Но ты должна знать, что я могу справиться со всем. Главное, чтобы ты не волновалась.
В этот момент в комнату вернулся Дмитрий, его лицо было помрачено. Он посмотрел на сестру и племянника с виной, но слова не сказались. Вместо этого он лишь искривил улыбку и, усевшись в кресло, принялся листать старые газеты. Арсений ощутил обострение напряжённости, но, решив не обращать на него внимания, вновь обратил своё внимание на мать.
– Я пойду заниматься уроками, хорошо?
Мать кивнула с мягкой улыбкой на губах, и отстранилась от сына. Арсений почувствовал облегчение – хотя бы на мгновение уйти от создавшейся атмосферы. Он направился в свою комнату, где его книги лежали разбросанными по столу. Но даже там мысли всё равно не давали покоя. В воздухе витало что-то невыразимое, словно грозовая туча, нависшая над ним. Вернувшись к занятиям, он старался сосредоточиться на математике, однако мысли о дяде и его странном поведении отвлекали его. Он усиливал натяжение в своих висках и, наконец, решился пойти на кухню за стаканом воды. Не успев дойти до двери, он снова услышал тихий голос матери – она обсуждала что-то с Дмитрием. Их разговор стал еле слышным шёпотом, но слова, которые он уловил, звучали так: «Это не его выбор, он всего лишь ребёнок…» Арсений, не в силах сдержать любопытство, остановился. Чувство тревоги накатывало как волна, заставляя его замереть на пороге. Он задержал дыхание, прислушиваясь к шёпоту. Каждое слово дяди словно проникало в его сердце, вызывая внутреннюю борьбу. Он чувствовал, как страх за собственное будущее нарастает, смешиваясь с гневом на дядю, который так и не понимал его. «Как он смеет…что он несет?» – пронеслось у него в голове. Тем временем Софья продолжала, её голос дрожал от эмоций: «Брат, ты ведь знаешь, как тяжело ему. Он старается, и нам следует спросить у него. Он не должен чувствовать себя выброшенным». Внезапно Дмитрий вскочил, его лицо исказилось от злости: «Ты очень наивна, Софья! Сильный не имеет права на слабость! Он должен учиться бороться, а не прятаться за твоими слезами». Парнишка уже был готов войти и отстоять своё право на слово, когда возникла мысль: «Проговорим с ним на едине. Главное, чтобы мама не знала». Но это не успокаивало его, только усиливало его злость. Парнишка медленно вернулся к своему столу, чувствуя, как накаляются его эмоции. Он схватил карандаш и принялся выводить расчёты на бумаге, но цифры расплывались в его голове, как тень, нависшая над его сознанием. Каждый раз, когда он поднимал глаза от тетрадки, ему мерещился дядя с ярким, непримиримым выражением лица. «Если уступлю сейчас, позже не будет возможности впредь», – шептал он про себя, пытаясь отмести сомнения. Медленно вернувшись назад, его решение стало яснее, но понимание того, что он не сможет избежать этого, лишь добавляло ему смятения. Он не хотел быть тем, кто выглядит слабым в глазах дяди, но и гнев не давал ему покоя. Арсений шагнул назад, прячась в тени коридора. Он чувствовал, как горячие слёзы наворачиваются на глаза, и, сжимая кулаки, он прошептал: «Смогу ли я или закончу также как отец?». Собравшись с духом, он вышел из тени, его сердце колотилось всё быстрее и быстрее. Резко открыв дверь, он и увидел Дмитрия, стоявшего с застывшим, словно каменным, лицом. И мать, с ужасом на лице. Внутри него вспыхнуло решимость, он твердо проговорил: «Я не буду прятаться и прямо скажу. Прекрати, я не собираюсь отправляться в лечебницу, ты не в праве.» Дмитрий искривил лицо, и Арсений увидел, как его недоумение постепенно сменяется гневом. В этот момент он заметил, как тёмные тучи сомнений начали рассеиваться, а на горизонте встало новое солнце – солнце свободы от чужихжеланий. Дмитрий прищурился, словно пытаясь осмыслить только что произнесенные слова. «Я хочу отправить тебя санаторий а, не в лечебницу. Хватит паясничать, это для твоего же блага!»– выкрикнул он, потрясая кулаками, но Арсений не собирался отступать. Племянник улыбнулся, взглянув на дядю с сожалением. «Ты не смеешь.» – спокойно ответил Арсений. Теперь, когда он говорил, все сложности, связанные с его страхами и сомнениями, начали уступать место уверенности. Он был готов поднять те темы о которых и раньше не смел говорить. Мать, стоявшая в углу комнаты, в ужасе вскрикнула. «Сенечка, тише…». Но тот не собирался слушать. С каждой новой фразой он обретал больше сил. В его глазах горел огонь, и он решил, что ни один человек, даже самый близкий, не получит власти над его выборами. «Я сам решу, как мне жить», – произнес Арсений, и его голос теперь звучал тверже, чем когда-либо. Дмитрий окончательно потерял дар речи, его кулаки в бессилие опустились вниз. Мать начала понимать, что её сын стал настоящей копией отца. Это ощущение возникло не только из-за внешнего сходства – идентичные черты лица, манера держаться и даже походка. В его глазах читались те же самые искры, что и в глазах мужа, а в улыбке проскакивала знакомая игривость. Она замечала, как сын использует те же фразы, которые когда-то так любила слышать от мужа, его юмор и даже привычки будто были выучены наизусть. Каждое новое открытие наполняло её сердце одновременно теплом и горечью, ведь это было напоминанием о том, как сильно она скучает по любимому. Иногда, сидя вместе с сыном за столом, она ловила себя на мысли, что рассматривает его не только как своего ребёнка, но и как продолжение того, кого она любила. Сын стал её связующей ниточкой с ушедшими воспоминаниями.
