НОВАЯ СИЛА С ХАРАКТЕРОМ ХИЩНИКА. ДАНИИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ, ЮРИЙ ДАНИИЛОВИЧ
В становлении русского государства случилось то, что, с точки зрения обычной логики, казалось, не должно было произойти: как писал Н. Г. Чернышевский, «исторический путь – не тротуар Невского проспекта»1.
В середине XIII в. Московское княжество представляло собой маленькое и незначительное образование. В своем завещании Александр Невский оставил Москву младшему сыну Даниилу, которому на момент смерти отца было два года. Его воспитателем и опекуном был дед – князь Ярослав Ярославович Тверской. Когда Даниил подрос, то первое время он всегда выступал союзником Твери, в борьбе князей за титул великого князя. В 1293 г. Москва подверглась вторичному разграблении монгол, в ходе противоборства князей, но вскоре она оправилась. После смерти старшего сына Александра Невского Дмитрия, великим князем становится Андрей Городецкий, младший же сын, Даниил Московский, оказался вторым на ярлык великого князя.
В характере Даниила сочетались такие стороны, как решительность, дальновидность, жестокость. В сумме все это можно другими словами назвать проявлением твердого логизма, ориентированного на низменные стороны человека, – именно это «золотое» качество станет непоколебимым фундаментом всех московский правителей. В 1301 г. московская рать неожиданно нападает на Рязань и во время переговоров пленит Рязанского князя Константина Романовича. Первый удар был нанесен с наиболее выгодным политическим расчетом, т. к. Рязань владела Коломной, захват которой открывал контроль над средним течением Оки, соединявшееся через Москва-реку с Москвой.
Не менее важным по своим последствиям стало расширение Москвы за счет Переславского княжества, где в это время умирает бездетный племянник Даниила. По правилам Переславское княжество должно было перейти к великому князю, но Даниил в 1302 г. добивается от умирающего племянника завещания в его пользу. По сути, здесь столкнулись две традиции: традиционного присоединения выморочного княжества к великокняжескому домену и воля князя распоряжаться своей «отчиной». Великий князь Андрей Городецкий попытался оспорить завещание, но Московский князь не пустил великокняжеских наместников в Переславль. Несколько позднее эти действия, очевидно, вследствие преподношений и политики противопоставления, были санкционированы в Орде и, таким образом, обрели законность.
На протяжении истории в моральной атмосфере Москвы было ярко проявлено двойственная природа гармонии – аскетическая простоватость, находившихся под законом, выстраивавший вектор движения, и состояние раскрепощения (взлета) до разнузданности, находившихся вне закона, устанавливающих закон. Поэтому в отображении свойств гармонии, хаоса и скрепления (цементирования), Москва воплощает состояние «единения противоположностей» – закона и беззакония, беззаконие, которое является фундаментом гармонии в ее краеугольном факторе свободы, и закон, который управляет и тем поддерживает форму беззакония. Поэтому властный московский стиль изначально представляет слиток, когда беззаконие является законом, а закон – беззаконием, воплощает природу волшебства формулы единства, а в волшебстве – мистический принцип движения – через «0».
Московский удел, потенциально возросший до конкуренции ближайших небольших княжеств, стал методично поглощать их, используя при этом все свои качества, хитрость, силу и холодный расчет, по оценке В. Ключевского, князья как «беззастенчивые хищники»2. Своекорыстный интерес московских правителей, отображавшие духовные начала данной местности – целостность, её системный мистицизм, оставленный здесь предками печатью в виде названия (разновидности названия целостности мира), где мокша это херо-гоило – целостность-личность (в степени супер), – с суровым реализмом неизбежности смерти и потому в состоянии истерики жаждавшая отдаления этого момента в приобретении энергии, т.с. из лучших побуждений, но без лишних иллюзий, проявлявшееся в стремлении распространить свои владения дальше, причем способом волшебства – минимальных затрат, при помощи покровительства внешней силы, – совпал с монашеским православием, ее внутренним содержанием тяги к природе целостности и, соответственно, вхождением в систему псих, и, соответственно, создания целостной природы человека, т.е. его обожествление через умопомешательство в признании спасения, которое в действительности является отрицанием спасения посредству страдальческого к нему отношения, осуществлявшееся здесь став двумя взаимодополняющими духовными факторами по уводу от Бога, и еще раз совпал с другим явлением – необходимости формирования общерусской народности, её стремление к освобождению и обретение независимости. Потому он (эгоизм московских правителей) был предоставлен взору истории в лице династии, создавшая деспотический режим своей власти – псих режим, воплощая примитивный типаж устройства общества на началах мира животной стаи, – то были истинно православные личности – расчетливость, суровость, властность, эгоизм, хитрость и заискивание перед сильным являлись неотъемлемыми качествами их внутреннего содержания, – истоки расширения Москвы находились вовсе не в гениальности московских князей, но в большем стремлении их к величинной покойственности, в атмосфере «единства противоположностей» принимавшее вид политической реакционности, – в России народная тяга к системной покойственности, мировоззрению рождения-становления и царской власти слившись, воплотится в магическую форму управления: в истории московского православного русского государства через «половые органы» будут выстраиваться все общественные отношения, негласно подчеркивая тем фаллическую природу Московии, приказная система на началах внутреннего эгоизма и покоя, так, что даже резко выраженная озлобленность будет подтормаживаться и не превосходить озлобленность народов иных конфессий и религий, создавая иллюзию миролюбия – само подтармаживание этой системы будет восприниматься за милостивость, – станет здесь эталоном могущественности и величественности, солнцем, олицетворяющим русское сознание чистоты мира, как тот же Ключевский пишет, «продолжают его мирными хозяевами»