Тёплый свет торшера плавно растекался по комнате. Синявский сидел в полумраке и смотрел на большую потёртую коробку из-под кухонного комбайна, что стояла перед ним на журнальном столике. Он выглядел расслабленным и умиротворённым, но за внешним спокойствием скрывалось сильное волнение.
– Чего в темноте сидишь? – В комнату вошла Белова – бывшая одноклассница Синявского. Она сушила полотенцем рыжую копну волос и между делом потянулась к выключателю.
– Не включай! Иди ко мне, Катюш. – Он похлопал рукой по дивану.
Белова подошла к нему и кивнула на коробку.
– Что это?
– Подарок тебе.
– Кухонный комбайн? – скривилась Катя. – Я думала, заслуживаю большего.
– Открой. – Синявский схватил её за полу махрового халата и притянул к себе.
Белова присела к нему на колени, открыла коробку и оцепенела от ужаса.
Из-под густых бровей на неё таращились блёклые глаза. Ноздри широкого носа раздувались, точно рыбьи жабры. Полные губы облизывал длинный язык. По раздвоенному подбородку текли слюни. Лицо было перепачкано буро-коричневой грязью. Живая голова Юры Синявского в цветочном горшке отличалась от оригинала только клочковатой бородой и причёской – небрежно остриженные тёмные волосы слиплись от запёкшейся крови и топорщились во все стороны, точно оборонительные колья.
Голова в горшке клацнула зубами. Белова вздрогнула, резко вдохнула, но не успела закричать. Юра зажал ей рот, выхватил из-за спины припасённый нож и дрожащей рукой перерезал Кате горло. Застрявший в гортани Беловой крик высвободился булькающими хрипами. Горячая кровь хлынула пульсирующим потоком. Крепко удерживая сипящую Катю, Синявский наклонил её над горшком. Голова омылась красными струями, раскрыла широко рот и начала жадно хлебать.
– Господи, надеюсь, это ты, – прошептал Юра.
***
Вернувшись домой поздно вечером, Синявский спрятал коробку от кухонного комбайна в дальнем углу шкафа-купе, что стоял в гостиной. Прошёл в спальню и включил свет – сотни глаз уставились на Юру. Большие, маленькие, мужские, женские, выразительные, блёклые, пустые, лучезарные, смеющиеся, грустные, тупые, умные – глаза очень разных людей, из разных миров и поколений. Все стены небольшой комнаты были обклеены чёрно-белыми фотографиями, и под каждой висел цветной стикер с пометками.
Юра подошёл к письменному столу, взял красный маркер, перечеркнул фото улыбающейся Беловой, сорвал розовую бумажку и пробежался по убористым строчкам:
«Катя Белова – одноклассница.
– Недолюбливал. Бесили веснушки.
– Близко не общались.
– Конфликты: Не помню.
– Мотив: Не ответил на флирт Беловой на встрече выпускников (замутил с её подругой Алёной)?».
Он скомкал стикер, окинул взглядом стену с лицами знакомых, коллег и приятелей и остановился на одной из шести фотографий, перечёркнутых красным крестом. Юра хорошо помнил тот день, когда впервые перерезал человеку горло. И до сих пор не мог себе объяснить, как это случилось, ведь он не собирался никого убивать.
Синявский долго выпытывал у Вани Гвоздкова, с которым лет десять назад стажировался в инженерной компании, не затаил ли Гвоздков на него злобу, когда узнал, что место младшего проектировщика досталось Юре. Ведь до Синявского доходили разговоры, что Ваня был в ярости и наговорил много гадостей о нём. Гвоздков не понимающе смотрел на Юру, неужели он нашёл его, чтобы спросить о том, что было десять лет назад. Ваня улыбнулся и сказал, что дело прошлое, было и было, он уже давно забыл об этом. Но Синявский не поверил, он ударил Гвоздков в челюсть, схватил за волосы, перерезал Ване горло и полил его кровью свою голову в горшке. Голова напилась, довольно зажмурилась, но не лопнула – порча не снялась. Синявский впал в отчаяние: он убил невинного!
Юра клятвенно пообещал себе, что больше никого не убьёт, и будь, что будет. Вскоре он вспомнил о своём бывшем тренере по борьбе Геннадии Александровиче Серове, который мечтал сделать из Синявского чемпиона мира, и очень злился, когда Юра бросил секцию ради учёбы. Он встретился с Геннадием Александровичем, чтобы только поговорить. Оказалось, спустя шестнадцать лет тренер был всё ещё зол на бывшего ученика. Он кричал на Юру, обвинял в предательстве, но наложение порчи отрицал. Да и кто бы в таком сознался, думал Синявский, когда поливал голову в горшке кровью Серова.
После третьего убийства Синявский с ужасом всё про себя понял: он продолжит искать недруга, пока голова не лопнет. И даже испепеляющее чувство вины за смерти невинных не остановит его. Он должен найти, он хочет найти того, кто втянул его в это дерьмо, иначе всё напрасно. Да и, вообще, разве Юра всё это начал? Он просто хотел нормальной жизни: создать семью, работать, купить дом, путешествовать. Но кто-то перечеркнул все его планы. А что он сделал? В чём провинился? Спрашивал себя Синявский, вспоминая всю свою тридцатичетырёхлетнюю жизнь. Но не находил ответа.
Юра сел на кровать, откинулся назад и тяжело выдохнул:
– Кто же ты?
***
После кровавых вылазок с головой в горшке сон Синявского превращался в пытку. Реалистичный кошмар, точно зацикленный, повторялся по несколько раз за ночь. Юра снова и снова перерезал жертве горло, ощущал горячую кровь на руках, слышал булькающие хрипы и с отвращением смотрел, как голова в горшке, получив питательную влагу, довольно скалится… Синявский стонал, метался по кровати и вскакивал в холодном поту, но облегчения – это всего лишь плохой сон – не наступало. Он в деталях помнил подробности минувшего вечера, и от фантомного запаха крови чесались ноздри.
Синявский встал с кровати, сунул ноги в тапочки и пошаркал на кухню за водой.
Проходя через гостиную, Юра услышал тяжёлые хрипы. Он остановился и стал напряжённо всматриваться в темноту, едва разбавленную светом уличных фонарей. По спине пробежал холодок, сердце забилось чаще. Страх, как огромный лоснящийся питон, медленно сдавливал грудную клетку. Неужели она снова пришла? Но у него ещё есть время! Ещё рано!
Синявский подлетел к выключателю, хлопнул по нему ладонью и зажмурился от яркого света, вспыхнувшего под потолком. В комнате никого не было. Хрипы доносились из шкафа-купе. Юра открыл дверцу, подтащил к себе коробку от комбайна, достал из неё горшок и скривился. От головы исходил запашок тухлого мяса, перепачканное запёкшейся кровью лицо сморщилось.
– Я же полил! – занервничал Синявский.
Голова хрипела.
– Какого чёрта?! Чего тебе ещё надо?!
Не дожидаясь рассвета, Юра оделся, сунул горшок в коробку и вышел с ней из дома.
***
Душная ночь пахла дождём. По пустынным улицам изредка проезжали машины, разрывали гудящими моторами застывшую тишину.
Синявский стремительно миновал два квартала и свернул в неприметный тёмный двор старых двухэтажек.
