Пролог. Где-то на закате человечества
Солнце палило нещадно…, впрочем, оно всегда так палило. Смуглая кожа давно привыкла к безжалостному светилу и Мирай лишь слегка сощурился, сдвинув плотно прилегающие очки на лысый затылок. Стеклянный песок пустыни, отражая яркие лучи, попытался ослепить. Но взгляд парня был прикован к побоищу, что раскинулось прямо у его ног. Груда уродливых, когда-то человеческих тел кольцом окружила двух высоких поджарых воинов. Трупы, закутанные в выгоревшее тряпье, почти сливались с окружающими их барханами. Лишь черная кровь липкими пятнами, застывая на одежде, отчетливо говорила о произошедшей здесь бойне. Как и о том, что человечность они потеряли задолго до своего рождения. Падальщики. Генетический человеческий мусор.
– А их стало больше, ты не заметил, Игнар?
– Конечно заметил, – воин с легкостью перехватил парные чуть изогнутые клинки. Кровь черными тягучими каплями соскользнула с матовой поверхности и шипя утонула в горячем песке, – это ведь я их и убиваю.
Мирай усмехнулся и погладил посох. Смерть была постоянным спутником их жизни, но его оружие так и не познало последнего вздоха своей жертвы. Оно защищало, насмерть разили клинки друга. Мирай заглянул в холод голубых глаз побратима и улыбнулся. Когда-то такого цвета было небо… он читал об этом в летописях, но никогда не видел. Как и никто из его современников. Небо, сколько он себя помнил было грязно серым, да и его все чаще застилал багряный туман или песчаные бури.
– Ну, что пора? – Игнар тряхнул гривой светлых выжженных до бела волос. Глухо стукнули, вызванивая мелодию смерти, деревянные бусины. Это была роскошь – длинные волосы у воина, знак его силы. Но еще большей роскошью было дерево. В их мире не осталось деревьев. Но побратим находил их, маленькие кусочки прошлого, и выстругивал гладкие кругляши, отдавая дань смерти, отмечая каждого павшего. …Раньше… Теперь среди жгутов и косичек, куда цеплялись деревяшки, не осталось места. Так бывает, когда первый раз вонзаешь нож в гнилое сердце врага, едва тебе стукнуло шесть.
Мирай еще раз глянул на трупы. Темные пятна почти застыли на жарком солнце, но это не спасало от нещадной вони. Раньше они жгли тела, теперь и в этом не было необходимости. Тощие мутировавшие грызуны размножились до такой степени, что ничего не боялись. Стоило первой капле крови упасть на песок, они выскакивали на поверхность и без разбора пожирали останки павших. Игнар тряхнул ногой. Завизжав, маленькая тварь соскочила со штанины и скаля острые желтые зубы побежала прочь.
– Да, брат, пора, – Мирай привычным жестом вогнал посох в песок, и махнул другу, – заводи шарманку.
Что это за устройство он так и не узнал, но прочитанная когда-то фраза, понравилась. Игнар коснулся браслета на левом запястье, в руке ожила голограмма древней губной гармошки. Воин приложил ее к губам, из небольшого динамика рядом с проекцией вышли вполне реальные звуки. Это была одна из игрушек бункера их детства. Нано-материал обтягивал руку и подключался к нервной системе. Вместо проекции человек ощущал осязаемую вещь.
– Давай, – Игнар приложил гармошку к губам, – пока все души не расползлись!
Скупая улыбка коснулась губ Мирая, как же, расползутся души… кто им позволит? Стражи Смерти не спят и не берут выходных. Но парень ничего не сказал… он привык. Друг часто пропускал мимо ушей прописные истины. Вместо этого Мирай закрыл глаза и запел. Он хотел помочь. Телам уже не мог, ни живым, ни мертвым. А вот душам можно было попытаться.
Вновь стоишь за чертой,
стужа веки закрыла.
Вновь очнулся собой,
тело к чертям остыло.
Сердце полное грязи
душу в клетку сковало.
И лишившись всех связей,
Смотришь смерти в оскалы.
Там… на том берегу,
Там в обители чистой
Там… увидеть смогу,
Тех, кто памятью дышит.
Там… не тленно начало,
Там… не слышен конец.
Там стоит у причала
Жизни нашей венец.
…
Слова ушли на задний план. Подхватывая мотив на губной гармошке, Игнар ощутил небывалую свободу. Стерлись грани миров, ушла скорбь смерти. Нет, смерти он не боялся. И не потому что был одним из сильнейших воинов. Нет. Стоя рядом с побратимом, он ощущал, что где-то совсем близко, за рубежом их существования находится нечто неизмеримо большее и намного более прекрасное. Хотя…, наверное, все что ни возьми будет прекрасней их еле живого и вечно голодного мира.
Постепенно мелодия утихла, Мирай упал на колени и беззвучно зашептал слова молитвы. Грызуны, вылезшие из-под песка, уже заканчивали свое пиршество. На опаленном солнцем песке почти не осталось следов былого побоища.
– Ты по-прежнему считаешь, что они заслуживают твою помощь, – Игнар подошел к другу и сел рядом на песок, – твое сострадание когда-нибудь погубит и тебя.
– Нет, пока ты рядом, брат, – улыбка коснулась загорелого лица Мирая, – да и не так много я для них делаю. Мне не под силу избавить падшие души от мучений. Я лишь даю им шанс, а выбор всегда остается за живым существом.
– Ты неисправим, – сухой смех Игнара расколол тишину пустыни, – но только рядом с тобой я еще чувствую себя человеком, – поднявшись на ноги, он протянул руку другу, – ну, что… вперед, осталось немного?
Мирай не был воином по рождению. Но тем не менее он был лидером в их паре. Это он должен был говорить, куда идти и что делать. Так решили за него за долго до его рождения. Когда-то в эпохе деградации наступил небольшой просвет. Ушли катастрофы, люди перестали воевать и потянулись к духовности. Тогда-то и начали следить за рождением праведников. В одной из таких семей появился первый предок Мирая. Он даже знал время зачатия. Смешно… Эти знания не помогли ни одному его предшественнику. Мир умирал, а вместе с ним и праведники. И только тонкая ниточка надежды вела Мирая вперед. Где-то там, под руинами цивилизации, была спрятана книга, хранившая на своих страницах знание, что было древнее самого человечества.
Мирай подхватил посох и поднялся на песчаный бархан. Порыв сильного ветра стер последние следы падальщиков. Вокруг простиралась пустошь, великолепная в своем однообразии и лишь в дали, теряясь в знойной дымке, прочертили горизонт развалины древнего Храма. Крепкие руки сильнее сжали посох. Солнце заиграло тенями на смуглой коже. Рядом встал Игнар, тяжелые волосы ожили на ветру. Покачиваясь с грацией хищника воин с предвкушением втянул в себя горячий воздух. Мирай поднял глаза к небу. Зрачок в темных, чуть раскосых глазах сузился до едва заметной точки и, мигнув, принял обычный размер. Опустив потертые очки, парень устремил взор вперед. Господь, прошу укажи мне путь! Спросить больше было не у кого. Те редкие чистые души, кто мог знать ответ, тощей вереницей покинули эту обитель скорби. Он остался один. Последний праведник.
