Сквозь узкие щели отвалившейся местами глины между грубо струганных брёвен, в сырое, тёмное помещение пробился первый лучик рассвета. Косо упав на гнилую соломенную подстилку, где, закутавшись в рваное тряпьё, лежало нечто напоминающее человека. Тотчас тело пошевелилось и, звякнув тяжёлыми цепями, висевшими на его смуглых, мускулистых руках, раздвинуло длинные космы закрывавшие лицо. На свет из-под них вынырнули широкие выразительные глаза, которые, быстро пробежавшись по мазаным стенам, остановили свой взгляд на входной двери. За ней послышался глухой человеческий голос и прямой, чуть с горбинкой нос, втянул глубоко ноздрями воздух, сразу почувствовав затхлый запах скисшего молока. Наконец прогремел засов и в открывшемся проёме вырос силуэт пожилого, гладко выбритого человека, одетого в серую тунику поверх длинных штанов такого же цвета. Придерживая ногой в сандалии дверь, он, поставил на пол деревянную миску, наполненную пахучим пойлом, и хрипло проговорил:
– Рос! Ешь быстрей и пошли в кузню. Не то Авила убьёт нас обоих. До чего же гнусная женщина. Но, надо воздать ей должное! Не женись я на ней, гнили бы сейчас мои косточки где-нибудь на равнинах Месопотамии. Да и ты, давно бы богу душу отдал на галерах, не заставь она меня купить тебя у корсаров.
Раб, поднявшись с настила, оказался выше собеседника почти на голову. Подобрав деревянную чашу с пола он, не отрываясь, высушил её до дна, пролив лишь несколько капель на чёрную бороду, окаймлявшую его щёки и подбородок, после чего, поставил посудину на место, вытер, тыльной стороной ладони, остатки пищи и не поблагодарив хозяина, сухо отозвался:
– Я готов!
Рассвет занимался где-то далеко за соломенной крышей стоявшего полукругом длинного деревянного дома, из которого только что вышли двое мужчин. На стук закрывшейся двери, тут же отворилась дверца, ведущая в соседнее помещение. Откуда показалось морщинистое лицо старой женщины. Увидев их, она громко завопила:
– Растус! Ты содержишь раба лишь для того, чтобы его кормить как жеребца. Разве за это мы сто динаров отдали? Прокес уже заждался своего заказа. Смотри, если не выполните работу вовремя, мы сами окажемся на месте этого варвара.
– Не ворчи! Успеем!
Повернув голову в сторону женщины, коротко ответил ей муж. И, не по годам бойко, заскочил в глиняное здание, отдельно стоявшее в конце узкого двора. За ним, согнувшись пополам на входе, поспешил скрыться от глаз назойливой хозяйки и раб.
– Взял бы серп, да космы обрезал этому нехристи. Противно глядеть. Не ровен час, с бараном попутаю.
Не унималась женщина, вытирая руки о заляпанный жиром передник. Наконец, поняв, что её не слышат, смачно выругавшись, плюнула на вытоптанную под ногами землю и вернулась обратно в дом. А в это время в кузнице, варвар, обнажив на лбу выжженное железом клеймо, говорившие о его строптивом характере, подвязал грязные волосы на голове куском тряпицы, нацепил на пояс грубый кожаный фартук и раздув меха горна, стал выкладывать заготовки на кузнечный стол, делая на них последние пометки. В углу, удобно устроившись в плетёном кресле, плеснув себе в массивную кружку из пузатого кувшина белого вина, наблюдал за его работой хозяин. Вскоре, со двора ромейского простолюдина раскатисто проплыл первый удар молота, оповещая жителей города о начале нового дня.
Первые всадники Гуннов появились перед городом к вечеру. В сумрачном, затянутом облаками небе, словно предчувствуя что-то неладное, тучами кружили вороны, сверху рассматривая удивлённых горожан. А скоро стражники с крепостных стен увидели и причину их волнения. Всматриваясь в даль, они на горизонте заметили небольшой отряд конницы. Сразу можно было догадаться, что это не римляне. Приближаясь к крепости, всадники не держали строя, рассыпавшись по широкому тракту, ведущему в город, словно крупа. Об этом срочно доложили Византийскому начальнику Секстилиусу, командовавшему гарнизоном Сингидуна и тот незамедлительно отдал приказ о закрытии всех ворот, через которые можно было попасть в крепость. После чего, поднявшись на смотровую площадку, увидел их воочию. Подъехав к городу на расстояние пущенной стрелы, они остановились, и стали что-то громко кричать на непонятном римлянину языке, размахивая при этом копьями с привязанными на них конскими хвостами. Секстилиус позвал толмача и тот ему объяснил, что незваные гости называют себя Гуннами, посланными самим ханом Аттилой, от имени коего требуют открыть им ворота и сдаться в надежде на милость. Иначе гнев его будет велик, а кара к людям, оказавшим сопротивление, очень сурова. Римлянин, услышав такие слова, криво усмехнулся и вымолвил:
