Я расскажу об одном лете своей юности, и расскажу особым образом. В жанре литературного рассказа. Так мне сподручнее поделиться счастьем с каждым, кто пережил счастье и забыть его не может. Так мне легче быть предельно искренним. Очень хочется, чтобы вас торкнуло так же, как и меня, когда я писал это. К тому же в рассказе много секса (так ведь юность же!). А о сексе лучше рассказывать, спрятавшись за пуленепробиваемым стеклом художественного вымысла. Но обязательно сверяясь с правдой и черпая в ней вдохновение! Ведь правда священна!
Главное для меня – донести до читателя аромат благополучного 1979 года. Поделиться ликованием юности! Возбудить негодование зачерствелых взрослых сердец хвастливым юношеским эгоизмом. Спровоцировать протест скучных моралистов и честных пуритан. Бейте, но без ожесточения! Ведь я никого не хотел обидеть. Только хотел еще раз полюбить. И у меня получилось…
Второстепенные обстоятельства истории не принципиальны. Они могут быть не точны и даже придуманы. Изменены фамилии и имена. Не придуманы характеры. Все главные герои вам знакомы.
Заставка к сюжету простая: трое взрослых друзей встречаются по субботам в лесу (тот самый, за Народной) и рассказывают по очереди истории про любовь из своей жизни. Мне выпала первая очередь. Итак.
День выдался чудесный. С утра был морозец. Лес подсох и посвежел. Тонкий сиреневый пар, заштрихованный солнечными лучами, струился между мокрыми деревьями. Воздух звенел от вычурных трелей щеглов и зеленушек. В канавах плескались ручьи, навевающие сырой холод. Крепко пахло перегнившими листьями и болотной водой.
Мы шагали бойко, почти не разговаривая. Я с восторгом смотрел по сторонам и на дорогу. Кое-где в ложбинах еще лежали почерневшие обмылки последнего снега. Побеленная инеем сухая прошлогодняя трава на солнечных участках влажно блестела; тонкий ледок на мелких лужицах приятно хрустел под ногами, разбрызгивая лучи серебряных трещин; по краям луж на поверхность выдавливались маслянисто-черные густые капли и вновь всасывались под лед.
На нашей опушке уже было сухо. Мы привычно быстро натаскали дров, разожгли большой костер и зажарили отличный шашлык. Запивали мы его крепчайшим чаем моего приготовления из двухлитрового термоса. Потом мы закурили и заспорили о том, кому рассказывать в очередь. Андре отказался, сославшись на отсутствие вдохновения и рассказывать стал я.
– Я расскажу вам о самом счастливом лете в моей жизни. А вы уже сами решайте, можно ли этот рассказ назвать историей о любви. Случилось это в июне 1979 года. Я только что закончил первый курс в Ленинградском университете, на факультете журналистики. Славное это было времечко. На людей я в ту пору смотрел снисходительно и, пожалуй, даже с жалостью. И, правда, что было у них и что было у меня? У них были серые советские будни, а у меня – все! Силы немереные бурлили во мне, впереди были каникулы, четыре года приятной университетской жизни, а потом прекрасная карьера, женщины, слава. Да что там: впереди – вся жизнь, наполненная великими делами!
У меня на курсе было два друга. Один поэт, другой прозаик. Оба – гении. Об этом на факультете знали только мы трое, остальные догадывались, что с нами что-то не так, и недолюбливали нас за это. Мы были не такие как все. От нас исходил запах, который добропорядочных комсомольцев настораживал и тревожил. Это нас веселило и наполняло гордостью.
Так вот, мы втроем должны были пройти месячную практику пионервожатыми в пионерском лагере. В обкоме комсомола нам выбрали лагерь, назывался он «Сосновка», снабдили какими-то сопроводительными документами и наказали такого-то числа быть на месте. Место было где-то в лесах Карельского перешейка. В день отъезда мы здорово надрались вместе с тремя однокурсниками, которые получили комсомольские путевки в тот же лагерь. Пили пиво на чьей-то квартире в количествах страшных. Помню, как лежали мы на полу и читали по очереди стихи Есенина; помню, как к пивному ларьку Андрей ходил с книжкой Омара Хайяма и зачитывал его вирши перед робеющей толпой, а пиво мы наливали прямо в широкий никелированный тазик из-под белья, потому что не могли найти подходящего бидона. К вечеру мы назюзюкались очень хорошо и с песнями отправились на Финляндский вокзал. Песни пели мы и в электричке. На станции Сосново нас поджидал старый синий автобус с усатым водителем преклонных лет. Поглядев на нашу компанию, водитель нахмурился, сплюнул и молчал всю дорогу.
Пока мы пьянствовали, насчет нас вышло какое-то особое распоряжение: трех наших собутыльников водитель выгрузил в лагере под названием «Чайка». Мы обнялись крепко, как будто война разлучала нас, и долго махали друг другу руками, пока автобус не свернул за деревья. Сразу стало грустно, мы приумолкли. Автобус с кряхтением и натужным воем елозил по раздолбанной асфальтовой дороге, которая петляла между вековыми соснами и елями. Я вглядывался в глубокий зеленый мрак леса, но ничего не успевал разглядеть, кроме черничных кустов и мохнатых поваленных стволов. Потом колымага затряслась по проселочной дороге, и я увидел в сумерках блеснувшую гладь озера, деревянную пристань и покосившиеся сараи. Мы круто свернули налево, так что все повалились в проход между сидениями и, взревев, машина забралась на крутой холм. Ворота растворились, мы въехали на территорию лагеря. Водитель заглушил мотор и не слова не говоря, ушел кого-то искать. Мы выбрались наружу, я огляделся. Солнце скрылось, в сумерках лес, стоявший стеной вокруг, казался серым и неприветливым. Мы находились на площади. Несколько крупных желтых строений окружали ее, окна в них не горели. Необыкновенная тишина поразила меня. Комары тонко тренькали в воздухе. Было по-вечернему свежо, сыро и только от капота автобуса пылало жаром мотора, там что-то тихо булькало, потрескивало; воняло маслом и бензином.
Мы сиротливо топтались около остывающей колымаги, рядом с чемоданами, ожидая своей участи. У меня башка трещала о проклятого пива, Андрюха потерял где-то кожаную кепку и злился, а уж разило от нас – не приведи Господь! Наконец, вернулся хмурый водитель и кивнул нам, чтоб шли за ним. Мы подхватили чемоданы и гуськом тронулись за ним. Взошли на скрипучее крыльцо высокого деревянного дома, и я увидел над дверью табличку с надписью «ШТАБ». Побросав чемоданы, мы зашли в темную комнату и повалились на огромный кожаный диван, который застонал под нами на разные голоса. Водитель вышел, буркнув что-то непонятно кому, мы огляделись и тотчас со скрипом отворилась дверь в соседнюю комнату, из которой появилась пожилая седовласая женщина со строгим обиженным лицом учительницы начальных классов. Мы встали как по команде, но, впрочем, тут же опять повалились обратно в надрывно рявкнувшие недра дивана. «Училка» тоже нахмурилась (у меня вообще сложилось впечатление, что, глядя на нас сегодня, взрослым сразу хотелось нахмуриться) и стала расспрашивать, кто мы и откуда. Отвечали мы односложно, стараясь не дышать в ее сторону. Вдруг дверь с улицы распахнулась и мы услышали чистый, грудной (и, главное, радостный!) девичий голос.
