Где-то к началу нулевых я был уже богат. Мне удалось наладить кое-какие связи с Прибалтикой, остались дружбаны из спорта, которые хорошо сидели на цветных металлах в России, супруга-израильтянка свела вовремя с нужными людьми и – дела круто пошли в гору. В 90-х еще можно было грести деньги как фантики, если вы понимаете, о чем я говорю. Ну, конечно, при этом голова на плечах должна быть покрепче, чем бицепсы, а о нервах лучше и вовсе забыть.
Я всегда помнил фразу Фицжеральда: «Богатые люди не такие, как мы с вами», и был сильно удивлен, что не обнаружил в себе никаких перемен, нарисовав шестой нолик в банковских реквизитах. Наверное, так же чувствует себя альпинист, который залез на вершину неприступной горы и увидел там свалку бытовых отходов. Вообще-то деньги мне не нужны. Я не совсем понимаю, что с ними делать. Просто я в ту пору жил среди людей, которые стали внезапно богатеть и бросился за ними в погоню. Поскольку в прошлом я был спортсменом, азарт захватил меня, а самолюбие просто взбесилось. Я должен быть первым и – точка. Второй – уже неудачник. Ниже смотреть я себе запретил. Так мы и бежали наперегонки. Если кто-то покупал новую машину – другие покупали дороже. Если дом с колоннами, то и все дом с колоннами, а то и с бассейном. Зачем нам это было надо? Лично мне надо было, чтобы Серега скрипел зубами от зависти. Серега – это мой друг по спорту. Мы с ним еще на татами соперничали. То он меня, то я его. Он первый среди нас купил дом в Испании. Я уже присматривал что-нибудь по соседству, как Серегу убили. Как-то очень буднично убили, словно все к тому шло. Серым осенним вечером Серега вышел из парадной дома, что на Таврической, чтобы отправиться в баню, которую он обожал с детства. К нему подошел человек в черной куртке и отправил к праотцам двумя выстрелами в лицо. Я как будто споткнулся на стометровке. Тело Сереги лежало в гробу, утопая в венках, а я как раз накануне собирался показать ему новеньки Харлей, который прибыл из США. Помню весь день у меня в голове издевательски звучала песенка из мультика: «не думал не гадал он, никак не ожидал он, такого вот конца». Жена сказала вечером за ужином, что Серега сам виноват был, ходил без охраны, вот и поплатился. Такая вот эпитафия на могиле: «Он ходил без охраны».
Что бы не впасть в депрессию, я купил себе дом в Репино. Унитаз, правда, у меня был не золотой, как пишут в фельетонах. Все-таки вкус у меня был. Был и здравый смысл. Когда пришел черед рисовать седьмой нолик в банке, сразу три моих товарища отчалили в гробах из красного дерева в мир иной. Один ушел, как викинг, отстреливаясь от собственной охраны в питерских дворах до последнего патрона; другой был замучен в собственном доме на Кипре; а третий умирал страшно и мучительно в собственной постели: ходили слухи, что комитетские напоили его чаем с какой-то дрянью от болезни спинного мозга. Я успел увидеть его еще живым. Хотел услышать его последние слова. Ведь не даром говорят, что они самые важные в жизни человека. Так вот, этот не сказал ничего. Он просто смотрел на меня широко раскрытыми от боли глазами. И я понял, что сказать ему было нечего. Как и мне ему.
В предельно короткие сроки я закрыл свои дела. Пусть и с большими потерями, включая разъяренную супругу, которая ушла, захватив с собой все, что могла унести, с прощальным напутствием: «Ну и черт с тобой, малохольный! Смысл жизни ищи без меня!» Зато живой и на свободе.
Как в детской присказке говорится: «Куда пойти, куда податься? Кого найти, кому отдаться?». Я не меланхолик, к депрессиям не склонен. Просто обладая некоторой наблюдательностью, я заметил, что человек в России в среднем доживает лет до семидесяти. Редко до восьмидесяти. За восьмым десятком человек просыпается и думает: «ни фига себе! Я жив. Пожалуй, обойдусь сегодня без слабительного. Лучше попробую сделать клизму, если доползу до унитаза». Мне было сорок. Значит, я мог рассчитывать в лучшем случае на тридцать лет более-менее полноценного существования, когда восход солнца еще что-то обещает, а на закате хочется позвонить другу и спросить: «слушай, а ты помнишь такую белобрысенькую в нашем пионерском лагере, с толстыми титьками? Я бы ей вдул сейчас!». Тридцать лет – это пустяк! Попробуйте сосчитать до тридцати, и вы поймете, о чем я. Земля тридцать раз обернется вокруг солнца, а вы даже не заметите этого. А если заметите – легче не станет. Я всегда завидовал пигмеям в джунглях, ведь они не знают сколько им лет, а следовательно, не ведают, когда приходит срок отправляться в мир теней. В любом случае, дорожить нужно каждым днем. Кому- то это покажется полной херней, но меня эти мысли торкают и очень сильно. Я всегда мечтал стать не просто успешным, но именно счастливым человеком. В этом вопросе у меня с Серегой были серьезные разногласия. Он не понимал, что такое счастье. Он забыл, как мы варили с ним пшенную кашу в котелке, когда путешествовали в детстве на великах по Псковской области. Забыл, как мечтали ночью в палатке, как поступим в морское училище и будем ходить по Невскому проспекту в бушлатах, и все девчонки будут восхищенно глазеть на нас и улыбаться, как признавались друг другу в любви и дружбе. А я помнил. И когда я напоминал ему об этом, а он зевал равнодушно и спрашивал: «ну и что?», на меня обрушивалось ощущение громадной потери. Как ну и что? Да ведь это самое драгоценное, что было в нашей жизни! Забыть? А что взамен?! Жена считала, что взамен – карьера и весь мир! Но я прекрасно помнил, что весь мир принадлежал мне как раз в детстве!
Меня всегда удивляли люди, которые фанатично коллекционировали фантики, или марки, или значки. Или деньги. Уверяю всякого, кто хочет найти счастье в деньгах – и не пытайтесь. Деньги – это всего лишь деньги. На них можно купить самый лучший в мире пароход, на них можно купить зависть друзей и уважение врагов, но – ни капельки хотя бы малюсенького счастья.
И вот – «стою один я на дороге». К несчастью, я был умным. Нет, правда, я не дурак. Всегда много думал. Я закончил Университет. Ага, юридический, с красным дипломом. Я не мог с головой уйти в пьянство, как мой школьный товарищ Петька, Царствие ему небесное; пробовал уйти в блуд, подхватил трихомонаду и едва не погиб, нарвавшись на клофелинщицу… Накопительство уже не утешало меня, а зависть врагов уже не взывала к сладким мечтам о возмездии. К тому же, потеряв свой бизнес, я потерял и многих врагов, которые с облегчением проводили меня «на покой» и даже поминали теперь добрым словом. Как-то вечером, после бани, я сел перед зеркалом, достал тетрадь и жирно вывел: «Дневник». Решил начать новую жизнь. Сначала подвел итоги. 40 лет позади. Что важного было? Стал вспоминать. Тут главное не умничать – несколько секунд на размышления. Я вспомнил полуденный зной, заводь речушки, поросшей лопухами кувшинок, под кустами плакучей ивы, мы, пацаны, плещемся и дурачимся в неглубокой, темной воде, а неподалеку, на берегу стоит дядя Коля в своей вечной серой фуфайке, выцветшей фуражке, с удочкой из ореховой лозы и ругается на нас – мешаем ему ловить рыбу! Не то… Спортивный лагерь за Зеленогорском, утренний кросс к лесному озеру. Свежо, воздух густо напоен хиной, сосны и трава блестят и сверкают на солнце от росы. Мы с Серегой пыхтим, задыхаемся, отстаем умышленно от основной группы, прячемся в лес, чтобы торопливо накидать в рот спелой черники, пока тренер не увидел, пока комары не заели, а заодно успеваем опростать просыпающийся всегда с опозданием кишечник… А вот еще Надька… Десятый класс. Весна. Она в школьном платье, из под которого выглядывают коленки, на которые я зырюсь, зля ее; она стоит передо мной посреди комнаты и, гневно размахивая тетрадкой, выговаривает строго: «Олег! Мне поручили взять тебя на буксир, но я не обязана за тебя делать уроки!» Дуреха! Она и не подозревает, что классная попросила ее взять меня на буксир по моей просьбе! Потому что я хотел видеть Надьку всегда, злую и добрую, смешливую и строгую, потому что хотел сказать ей что-то главное, а когда видел, то у меня в животе начинался целый симфонический концерт и я превращался в безвольного тупицу. Университет. Первая сессия. Новые друзья. Мы сидим в пивном баре «Медведь» возле «Чернышевской», и Андрюха читает вслух свои гениальные стихи, и у меня сердце замирает от мысли, что я вот так запросто сижу с гениями и пью с ними пиво, вместо того чтобы записывать в блокнот каждое слово. А потом… Потом помню бетонный пол, стены, облицованные белой плиткой, и огромную вишневую лужу крови, посреди которой лежит неестественно вывернутая изуродованная лысая голова и белого как смерть банщика с красными от крови ладонями и его испуганный голос: «ребята, уносите его! Куда угодно, уносите быстрее. Я тут все замою, до утра высохнет». Это кажется 92 год… В 94 помню тусклый зал ресторана на Васильевском, пылающий от возбужденияСерега, склонившись ко мне через стол, шепчет со свистом: «Олежек, если выгорит – мы с тобой в шоколаде до конца дней! Ты представляешь? Главное сейчас, чтоб все в цвет было!» Потом морды, морды, морды… Смоленское кладбище, опять морды… Рассказывали, что Вячеслав умирал в гостиной своего домика на Кипре долго и мучительно. Его привязали к стулу и пытали на глазах у его секретарши. Как показала экспертиза, секретарша выплакала почти литр слез, прежде чем принялись за нее. Дальше вспоминать не хотелось…
