Дожди в летнюю пору в Волжанске были редкостью, и если и приходили в город, то эти визиты были внезапными, бурными и крайне непродолжительными. Долгая унылая морось была абсолютно исключена. Мощный ливень мог обрушиться на город, бушевать в нем от силы минут десять, а потом улицы высыхали почти мгновенно, кипящая под тугими струями река снова становилась сонной и ленивой, и вскоре о дожде уже никто и не помнил, словно это был лишь недолгий приснившийся городу сон.
Но в этот раз дождь, начавшийся еще в начале вечера, шел всю ночь, затянув колышущейся серебристой занавесью и ранее утро. Частые крупные капли ссыпались с неба в полном безветрии, наполняя еще толком не проснувшийся город размеренным шелестом, в котором было нечто умиротворенное, и шум редких машин тонул в нем. По улицам текли потоки воды, неся на себе разнообразный мусор. Вся живность попряталась, и только возле реки по парапету прохаживались мокрые раздраженные мартыны, переругиваясь гортанными голосами, сама же река, в это время обычно изобиловавшая рыбацкими лодчонками, была пуста.
Василий Семенович, возвращавшийся домой со смены, ничего против дождя не имел – у него была дача, которую теперь в ближайшее время не придется поливать. Конечно, он предпочел бы возвращаться на машине, но та, прихворавшая, уже второй день была в автосервисе. Домой, правда, особо не хотелось. Жена, выбравшая себе новые кожаные сапоги по цене, которую Василий Семенович предельно не понял, не разговаривала с ним почти неделю. Старшая дочь, провалившая вступительные экзамены в университет и потребовавшая в качестве моральной компенсации навороченный телефон, была с этим требованием завернута и тоже с ним не разговаривала. Младшая же, которую Василий Семенович считал самой удачной частью своей семьи, была в лагере, и сейчас, сидя в ползущем малолюдном автобусе и рассеянно глядя на пристроившуюся неподалеку сонную девчушку того же возраста, привалившуюся к такой же сонной матери, Василий Семенович невесело вздохнул. Женщина, повернув голову, зыркнула на него мгновенно прояснившимися глазами, видимо, заподозрив в нем какого-то маньяка-извращенца, прихватила чадо за руку, и Василий Семенович со смешком отвернулся. Тут автобус резко остановился, отчего пассажиров болтнуло, охнул, рыкнул и наотрез отказался ехать дальше.
- Твоюмать! – сказал водитель и раздраженно вылез под дождь. Через минут он просунул голову в салон и траурным голосом сообщил:
- Ну, все!
Немногочисленные пассажиры, скворча, начали недовольно выбираться из автобуса. Почти все они сразу пропали за серебристой занавесью, а Василий Семенович, которому было нужно в другую сторону, раскрыл зонт и, снова вздохнув, двинулся по улице мимо еще закрытых магазинов, но потом свернул, решив срезать через небольшой сквер. К счастью, дом был совсем недалеко, и шлепать по дождю придется недолго.
Скверик, по которому в это время обычно уже прогуливались собачники, был так же пуст, как и улицы, и здесь тоже все было наполнено шелестом капель, ударявшихся о листья ив, окружавших небольшой фонтан, перекрещивавшиеся струи которого сейчас выглядели нелепо. Вдоль ив тянулись пустые мокрые скамейки, и только на одной, вдалеке, виднелось яркое алое пятно зонта. Впереди Василия Семеновича тоже плыл зонт, но зеленый с каким-то мультяшным рисунком, и он, от нечего делать, принялся разглядывать и его, и частично скрывавшуюся за ним женскую фигуру, шедшую деловитой, слегка усталой походкой – видимо, хозяйка зонта тоже возвращалась с работы. Стук каблуков тонул в шелесте дождя, отчего в ее перемещении чудилось что-то призрачное. Василий Семенович рассеянно оценил ее ноги, достаточно хорошо открытые для обзора коротким подолом платья, зевнул и посмотрел на часы, думая о том, что будет на завтрак.
Вскоре зеленый зонт поравнялся с алым, застывшим над скамейкой, и на мгновение остановился, а потом с прежней скоростью поплыл дальше. Продолжая идти, Василий Семенович недоуменно подумал, что сидеть в такую погоду на мокрой скамейке, пусть и с зонтом, довольно нелепо, хотя, конечно, мало ли у кого какие причуды. Приближавшийся алый купол выглядел огромным, под ним с удобством разместилось бы и три человека, но, судя по торчавшим из-под него длинным женским ногам в босоножках на высоченных каблуках, хозяйка зонта пребывала в одиночестве. Алый купол закрывал ее почти полностью, и сбоку ноги были видны только от колен, вытянутые так, что каблуки не стояли на асфальте, а лежали на нем, и по вывернутым подошвам босоножек барабанили капли. Видимо, у женщины слишком устали ноги, что было не мудрено – на таких-то каблучищах. Зачем вообще такое носить? Но больше удивляло не это, а предельная неподвижность зонта. Когда держишь зонт, да еще такой огромный, руки непременно будут подрагивать, и зонт иногда хоть немного да будет покачиваться. Но алый купол словно застыл в мокром воздухе, будто зонт держали не человеческие руки, а толстая железная стойка, и Василий Семенович почувствовал легкую тревогу, хотя, в общем-то, никаких оснований для нее не было. Мало ли, кто как держит зонт.
Уже минуя скамейку, он бросил на нее короткий рассеянный взгляд, вскользь отметив, что ноги владелицы зонта, которые с этого ракурса были видны отлично, действительно очень длинные, хоть и не особо молодые, сделал несколько шагов, а потом резко остановился и дважды недоуменно моргнул. Ноги были не просто отлично видны – они были предельно открыты для обзора, не допуская в качестве объяснений этому даже коротюсеньких шорт или задравшейся юбки. Они просто не были закрыты {вообще}. Кроме того, они были какого-то нездорового цвета, и сверху до колен их покрывала густая татуировка. Но что еще больше озадачило Василия Семеновича – это пышный букет белых, голубых и розовых левкоев в лежащих на левом бедре скрещенных руках сидящей.
Развернувшись, он дернулся к скамейке и наклонился, тут же коротко выдохнув. Женщина действительно не держала в руках зонт – его длинная ручка была аккуратно и надежно привязана к спинке скамейки, частично закрытая телом сидящей и возносившая алый купол над ее головой, безжизненно свесившейся на грудь. Сама женщина была тоже привязана к спинке – веревка охватывала ее под подмышками поперек груди, сильно врезавшись в кожу. Никакой одежды на сидящей не наблюдалось, и живот, грудь, руки и шея тоже были покрыты татуировкой – во всяком случае, это было похоже на нее – длинные витиеватые строчки, тянущиеся друг над другом, отчего женщина жутким образом походила на книжную страницу. Дольше всего Василий Семенович отчего-то смотрел на неряшливо торчащие пряди ее коротких лавандовых волос, а потом отшатнулся, чуть не уронив собственный зонт, и, вытаскивая телефон, хрипло сказал:
