Ничего не изменилось: деревья все так же обступают узкую дорогу плотной стеной – ели, высокие и мрачные, тянутся друг к другу с обеих сторон мешаниной веток, образуя арку. Нутро окружающего леса загустело, уплотнилось зеленым и коричневым цветами.
Я переключаю передачу и сбрасываю скорость. Лесная подстилка хрустит под колесами – дорогой пользуются редко. Впереди виднеется скелет ворот: доски, некогда выкрашенные в безликий бурый цвет, давно сгнили, а местами и вовсе отвалились. На испещренном пятнами ржавчины металлическом каркасе белеет табличка:
Частная собственность
Вход воспрещен
В метре от ворот я останавливаю машину и выхожу. Воздух липнет к коже и проступает металлическим привкусом на языке – с моря идет буря. Я разматываю цепь и толкаю створки: проворачиваясь в петлях, те протяжно скрипят. Как и всё тут, они старые и дряхлые. Оставленные. Мысль заполняет меня изнутри горечью по самое горло.
Мне следовало приехать раньше.
Где-то в чаще с сухим треском ломается ветка, и я вздрагиваю. Лес перешептывается тенями и шорохами, далекими голосами птиц. Высоко в кронах гуляет горячий ветер. Медленно оборачиваюсь, вглядываясь в густой зеленый полумрак, наполненный грибным, мшистым запахом сырости. Никого там нет, но я все равно медлю. В просветах еловых ветвей над головой виднеется клочками низкое небо цвета ртути. В отдалении монотонно гудит трасса Р111, соединяющая приморские Вентспилс и Лиепаю1. Я и забыла, каким диким и изолированным ощущается это место.
Еще раз оглядевшись, я поспешно возвращаюсь к машине и забираюсь в салон. Миновав ворота, я вновь останавливаюсь и выхожу, чтобы запереть их, но цепь все время норовит выскользнуть из пальцев, и я чувствую, как раздражение прорывается сквозь эмоциональную немоту, окутывающую меня последние несколько дней. Слезы – злые, горячие, непрошенные – скользят по щекам, пока я вожусь с замком. Цепь оглушительно гремит, пальцы замараны ржавчиной. Будь рядом Стас, я сказала бы, что всему виной нервы, перелет и утомительная поездка через пол страны после. Будь рядом Стас, я бы солгала, и молилась чтобы он поверил.
Справившись, наконец, с замком, я шумно выдыхаю и гляжу на свои ладони. Вдруг осознаю, как глупо должно быть выгляжу в своем цветастом, наглухо закрытом платье и нелепых белых кроссовках. Лес притих, следом притих и ветер. Мгновение безмолвного одиночество столь острое, что царапает ноздри на вдохе. Отряхнув руки, я возвращаюсь в машину и зачем-то блокирую двери. Жду почти минуту, и только потом трогаюсь.
Дорога, огибая огромный валун, делает поворот, и словно из ниоткуда выныривает дом: серые бревенчатые стены, скошенная крыша с проплешинами мха, ставни в лохмотьях белой краски и резная сова над крыльцом. Непрошенные чувства и воспоминания вдруг накатывают на меня, оглушая, и я убираю ногу с педали газа. Машина продолжает катится по инерции, медленно теряя скорость. Перед глазами все плывет, в горле образуется ком. Спохватившись, я торможу лишь у самого крыльца. Выключаю зажигание и еще какое-то время просто сижу, прислушиваясь к металлическим щелчкам остывающего двигателя.
Небо на горизонте бурлит тучами. Порыв ветра ударяет машину в бок, подхватывает и мотает оставленную на бельевой веревке простыню. Как давно она тут весит, забытая? Перевожу взгляд и смотрю на сову, а она смотрит на меня. Время растягивается. Усталость сдавливает стальным обручем голову, медленно стекает по позвонкам. Ветер усиливается, и вот уже первые крупные капли разбиваются о лобовое стекло. Следовало бы поторопится и занести вещи в дом прежде, чем дождь превратится в ливень, но меня не покидает ощущение, что едва я войду внутрь, нечто очень важное в моей жизни начнется и закончится.
Когда в держателе на приборной панели оживает телефон (напоминание, что окружающий мир никуда не делся и продолжает существовать), я невольно вздрагиваю и смотрю на экран со смесью тревоги и вины. Стас. Мы поругались накануне моего отъезда – почти сутки назад – и с тех пор не разговаривали. Ссора вышла гадкой, ее отголоски еще звенят во мне. Глядя на экран, я ищу и не нахожу слов, которые хотела бы сказать сейчас мужу.
Замолчав на миг, телефон звонит вновь. На экране – старое фото Стаса от края до края, словно ему мало места. Словно он стремится втиснуть себя в каждый свободный сантиметр пространства. Однако, сейчас ему не дотянуться, не заставить меня ответить, если я не хочу. А я не хочу. Разрешаю себе не хотеть. Это новое, непривычное для меня ощущение силы странно ворочается в груди, укладывается, расчищая себе место.
Взгляд сам собой устремляется к зеркалу заднего вида: в нем отражается мое лицо с тонкой сухой кожей, чуть припухшая, искусанная губа. На сиденье позади водительского – простая картонная коробка и белый пакет из магазина. При мысли о содержимом как пакета, так и коробки, желудок сжимается. Я одновременно боюсь и жажду того, что внутри пакета. Боюсь и жажду перемен. Это чувство тоже новое и хрупкое. Мне хочется дать ему больше места вырасти, и потому я сбрасываю звонок, пообещав себе подумать об этом позже.
Ветер подгоняет меня в спину, когда я бегу к крыльцу, неловко прикрыв голову руками. Запасной ключ нахожу там же, где и всегда – в жестянке под верхней ступенькой крыльца. До этого момента я не задумывалась, что делала бы, не окажись его там. Но ключ на месте, и я без проблем отпираю дверь и вхожу внутрь.
За неделю дом успел остыть. Воздух в комнатах сырой и холодный, однако, как и прежде, пахнет деревянной стружкой, сушёными яблоками и всем тем, чем пахнут старые дома: золой в печи, полиролью для мебели – и человеком, который тут жил и умер. Щелкаю выключателем и облегчено выдыхаю, когда зажигается свет. Набрав силу, дождь дробно колотит по подоконнику, незакрепленный ставень стучит о раму окна. Не разуваясь, я иду по дому: подмечаю пыль клочьями на полках и паутину по углам, неряшливую стопку старых газет у буфета в гостиной и кофейные кольца на низком столике у окна. Занавеска пожелтела и пахнет плесенью – едва уловимо, но все же. Выглядываю во двор, и в том месте, где раньше были ровные грядки, я вижу лишь черные, зарубцевавшиеся шрамы.
Раньше дед держал корову и кур, маленький огород. Он работал на земле пока мог, упрямо отрицая как признаки болезни, скрючивающий его суставы и превращающей пальцы в корни деревьев, так и слабеющее зрение; отрицал, что время имеет над ним власть. Однако, год назад он сдался, и я наняла человека, который покупал продукты, убирал в доме и возил деда к врачу, если придется. Как оказалось, со всеми обязанностями тот справлялся спустя рукава.
