Мы с Михой сидели в очереди в процедурный, когда увидели её.
Как мы потом узнали, девчонку звали Вика. На вид ей было лет десять или около того.
При одном только взгляде на неё прошибал холодный пот. И дело здесь было не в том, что, когда Вика только появилась, на ней была лишь ночная рубашка – вся изодранная и в крови, а на ногах стоптанные мужские боты. И не в том, что она была вся в чём‐то измазана, а волосы на голове слиплись и потеряли цвет. И не в зловещего вида плюшевом медведе, в которого девочка вцепилась обеими руками так, будто он был величайшим в мире сокровищем.
Конечно же, жуть брала от полубезумного взгляда исподлобья. Казалось, что на нас смотрит не человек, а бешеная тварь из какой‐нибудь лесной чащи. Пугала и сгорбленная осанка девочки, словно ей на плечи давило нечто невидимое.
Как нарочно, стоило девчонке показаться, и раздался треск: по всему этажу замигали лампы дневного света.
Миха чуть слышно выругался и ткнул меня локтем в бок, привлекая внимание, хотя я и без того всё прекрасно видел.
Девчонку вели, придерживая за локти, два санитара, а сзади маячил длинный полицейский. Вокруг его покрасневших глаз пролегли тёмные круги, от чего в неровном свете мигающей лампы мужик немного походил на покойника.
Миха снова выругался.
– Смотри, у мента рука в крови! – прошипел он мне на ухо.
Я опустил взгляд чуть ниже: в самом деле, рукав форменной куртки был кое‐как задран к локтю, а из-под него виднелись сикось-накось наложенные бинты. И следы засохшей крови на них.
Девчонку провели мимо нас и без очереди запихнули в процедурный кабинет. Конвой увязался следом.
Нельзя сказать, чтобы мы слишком расстроились из-за этого, – всем, кто тогда стоял на уколы, не терпелось обсудить зрелище.
– Видал? Деваха явно кого‐то завалила! – с восторгом выпалил Миха. Он не отрываясь смотрел на дверь процедурного и дышал, как после бега.
Люминесцентная лампа над нашими головами затрещала в последний раз и погасла. Коридор погрузился в полумрак. Только впереди, через четыре кабинета от нас, горел свет.
– Может, на неё собаки напали, – предположила Соня из четвёртой палаты. Соне было двенадцать, но выглядела она уже лет на четырнадцать, а при нынешнем освещении на все пятнадцать. Соня была самой красивой девочкой на этаже, и одно только это обычно придавало её словам дополнительную убедительность. Чёрт, да я сам иногда слушал её чуть не с открытым ртом, какую бы дичь она ни несла.
Но в этот раз никто не поверил.
Хотя бы потому, что история с убийством звучала куда интереснее и страшнее каких‐то там собак.
– Ес-сли бы это б-были с-собаки, то её с-сюда бы р-родители притащ-щили, а не копы, – заметил Хали-Гали. Он стоял, подпирая плечом стену, и временами семенил на тощих, как спички, ногах. Скрюченные руки Хали-Гали держал у груди.
Соня бросила на него высокомерный взгляд и сложила губки бантиком.
– Да ты видел её вообще? – чуть погодя хмыкнула Соня. – Вся покусанная и исцарапанная, типа её чуть не сожрали.
– Ага, – хмыкнул Миха и почесал белёсый затылок, – чихуахуа. Ты где таких собак маленьких видала? Её явно покусал какой‐то бешеный хомяк-убийца. Когда она завалила его хозяев!
Соня сжала губы в линию и, сощурившись, посмотрела на Миху. Тот прикинулся, что из-за темноты ничего не видит.
– Надеюсь, её не ко мне в палату положат, – буркнула девушка.
– У вас же все койки заняты, – сказал я.
– Машка сегодня на выписку. Блин, вот надо ж её было именно сегодня?
– Подожди, не кипишуй. Может, ещё обойдётся, – попытался подбодрить я, но не вышло.
Соня сложила губки и посмотрела на меня так, будто я не понимал очевидных вещей. Типа куда ж ещё класть, как не в такую козырную палату, как четвёртая?
Я подтянул живот и стоял так, пока девушка не отвернулась от меня. Тогда я смог немного выдохнуть.
– Чего ты там копаешься? – тем временем спросила Соня у Михи, который нервно водил пальцем по экрану мобильника.
– Ищу, мож, где про эту деваху написано.
– Логично, – согласилась Соня. – Где ищешь?
– ВК и ТГ.
– Ок, я тогда ещё кое-где пошарю, – кивнула девушка.
Внезапно из-за двери раздался истошный визг, потом топот и приглушённые голоса. Что‐то стеклянное упало и разбилось вдребезги. Передвинули что‐то тяжёлое. Хлопнули чем‐то деревянным.
Мы переглянулись.
– Точно говорю: девка – притыренная, – авторитетно заявил Миха и засунул телефон в карман старых треников. – Кстати, в тырнете про неё пока ничего нет.
Дверь процедурного приоткрылась, и оттуда показалась всклокоченная медсестра. Накрахмаленный колпак сбился набекрень, а на правой щеке явно обрисовывались очертания пятерни.
– Идите по палатам. Инъекции после обеда.
И закрыла дверь изнутри на ключ.
Минуту мы в изумлении дырявили взглядами деревянную ручку.
– А чего это? Иньенкции? – тихо подал голос Сэм. Вообще‐то он был Семён, но когда только появился в больнице, то потратил целую неделю на то, чтобы уговорить всех называть его Сэмом. Ему очень нравилось представлять себя героем «Сверхъестественного». За что мы иногда называли его за глаза Супернатуралом. Или просто Натуралом.
– Ну, уколы типа! – закатила глаза Соня.
– Ладно, ребят, пошли, – сказал я. Правда, остался стоять на месте.
Собственно, не сдвинулся никто – всем было интересно, что там сейчас происходит в процедурном.
Мы замолчали и прислушались. Миха прилип ухом к двери.
Соня фыркнула:
– Подслушивать нехорошо, вообще‐то!
Мой друг только отмахнулся.
Соня снова фыркнула и сложила руки на груди. Через какое‐то время она тоже прижалась ухом к замочной скважине.
– М-может, с-такан принести? – предложил Хали-Гали.
Соня и Миха вдвоём зашипели на него, чтобы закрыл рот.
На какое‐то время мы замолчали. Повисла тишина, но скоро из десятой палаты вывалился Рита. Он ржал, как лошадь Пржевальского, и подушкой отбивался от наседавшего на него Олега.
Вообще‐то Риту звали Эрнест, но это имя никак не шло широкомордому пацану с носом-картошкой и коротким ёжиком на голове. Эрнест вечно ходил в одежде фирмы «Puma». Майки, штаны, шорты, носки – всё было «Puma». А если представить, что лого написано не латиницей, а русскими буквами, прописью, то получается «Рита». Так и прозвали.
Рита размахивал во все стороны подушкой, а прямо на него дуром пёр Олег, охаживая «морковкой» из свёрнутого полотенца.
– Халитов! Краско! А ну, марш в палату, и чтоб тихо сидели мне по кроватям! – разразилась криком Сова.
Мы не знали, как зовут постовых медсестёр, а спросить имя – никому не хватило ума. Поэтому мы называли их Сова, Стрекоза и Молоденькая. Молоденькая, конечно, была самая добрая из них.
