Бобыль на Васюганском болоте
Чиркнул я заметочки свои. Да не без помощи художника. Васендин Юрий Дмитриевич. Из Архангельска. Его картины вернули меня в сибирский медвежий угол. По правде сказать, рисовал—то он другую местность. Но сходства не отнять. «Лесное озеро» с Валдая, а будто Васюганские болота Западной Сибири рассматриваешь, бывает же. На картине банька, и на Васюгане, в соснячке тоже стоит банька, срубленная у озер. Выскочишь – пробежишь по мосткам, и в воду, темную и студеную…
Случалось мне пасти коров. А за деревней Веселая в Сибири пастбища не ахти какие. Тамошний край – таежный – редко выдает полянку или опушку. Ну, а если набредешь – то полянка будет усеяна земляникой, остальные открытые места – болотистые, заросшие крепкой высокой травой. Стадо коров пасешь по краю леса, по берегам рек, – там ветерка побольше, а так шершни, шмели, мухи, да мошкара донимают; да и привал коровки любят в березнячке, им мелколесье нужно – там тенек, ветерок, гнуса поменьше. В глубину леса не суются, там прохладнее, но чуют, – зверь место метил. Зато в глубину леса любит наведываться человек. Ждешь, когда возьмут тебя на гусеничном транспорте от колхоза за груздями, клюквой или кедровыми шишками.
Раз выехали мы на гусеничном вездеходе за клюквой, сидели под тентом.
Проехали березовую рощу, – попетляли по сосновому лесу, въехали в лишайники, объезжаем топи, – комарье роем, а вокруг ковры, мягче и мягче. Деревья ломучие, хрупкие, сухие, и кочки вырастают, манят, но прячут за собой по краю болот островки с зарослями брусники, а дальше природные плантации клюквы. Трясина ползет по другой стороне. Глядишь, травка пошла яркая: пройтись бы босиком, да под ней топь бездонная – чаруса. В народе говорят «гиблое место».
Всю дорогу один человек рядом тыкает в бок, и говорит-говорит, лопочет что—то несуразное. Я-то изображаю задумчивость, а он свое. И вот проронил он фразу: «Будем ехать, пока бобыль не окликнет…", снял кепку и начал живенько так пот со лба вытирать.
Едем дальше. Повеяло гнильем и сыростью. Вокруг уже сплошной зеленый ковер мха. От деревьев один сушняк. Там и увидели мы избушку посреди чарусы. Оконца мелкие, и будто не стеклянные. На дверях ворох травы висит, для отпугивания кого или по другой причине.
«Вот черт его побрал. Мимо не проедешь».
…В деревне прозвали его «бобылем». Земля у него, и дом – на краю деревни, живет один. Чуть свет – в лес уходит. А не уходит – так возится во дворе с чем—то. Разговаривает сам с собой. Кто подслушивал, ничего не разобрал, говорят «оканье» какое-то.
Зато возится он не зря. И ведра, и санки по воду ходить у него деревянные, и само собой, грабли с гладкими зубьями, – волки в копны грести. Да все у него в доме деревянное, включая гвозди в ставнях, лавках, да черпаки с ложками.
Но вся деревня шепчется о другом. У кого ногу раздуло, кто живот сорвал, кто грыжу заработал, кто от кашля исходит – на заре к бобылю, пока в лес не утек. Лечит странно: водой с бочки, бормотанием, да своими деревянными поделками.
Отчего ж бобыль? Не знахарь, не лекарь, не травник. А «бобыль» больше из—за того, что на разговор не идет, как ни подбирайся. И глаза! Не то, что безумные, не то, что отстраненные, но будто смотрит он не на тебя, а куда-то далеко-далеко. Да эт ладно, разговоры пошли, то медведь от его дома в лес шел, то волки кружили… Значит, он капканы охотников в лесу ломал, раз зверя принимает.
Дикарь, одним словом. Некоторым казалось, что по усадьбе его лесной дух гуляет – злой, привередливый, и будто приводит он этот лесной дух своим заговором.
Падеж скота, неурожай, сарай у кого сгорел, медведь ночью забрел, лиса кур придушила – все на бобыля сваливали. «Нехристь он», – батюшка местного прихода, и тот туда же… Вот мудрость народная тут к месту: «Никто беса не видит, а всяк его ругает».
Раз в неделю «газик» с будкой приезжает, – бобыль подходит за мукой, мылом, солью, а народ шелестит языками, – взгляды искоса, здороваться перестали, смешки стали подкидывать, да и детей научили, дело нехитрое.
Вот случай был, чтоб поменять к нему мнение. Да какой там! Ночью привел он двух девочек, восьми лет, что в лесу потерялись, – без фонаря, и без слов, как всегда. Детей подхватили, трясут, «куда вы зашли», те молчат. Осмотрели, – а на них ни одного комариного укуса. Как в лесу такое? И пахнет от детей, будто в собачьей будке спали.
Днем бобыль махнул малышне – «бегите сюда» – раздал своих деревянных идолов, зверушек, свистулек, погремушек. Изготовил, стало быть. А родители собрали деревяшки в кучу, да ему во двор и высыпали. Нечего детям дребедень всякую заговоренную совать! А кто-то додумался даже пса на него натравить, говорят, изорвал ему штанины, самого вроде не шибко поранил.
Перестал бобыль к машине наведываться. Дома двери, да ставни заколотил досками. Отщепился от деревни, как стружка из—под топора. Отправился на летние промыслы, а там уж и на заимку…
Тайга…, она завораживает. Если не довелось в тайге побывать, обязательно найдите картину Юрия Васендина «Вечер в хвойном лесу» или «Рассвет в лесу» или «Последний луч», вам тоже так покажется.
Куда бобыль пропал? Сгоряча бросали: «К черту на кулички», – заменили на «Леший его знает». А когда увидели раз дымок с его трубы, сбили доски, вошли в дом, нашли угольки еще красные от огня, вот тут разговоров было. Одним словом «нечем черту играть, так углем поиграет».
Избу его в деревне решили спалить, чтоб зло невидимое оттудова не вылезло. Поступок дурной, – такое опасение появилось, а потом другое опасение постучалось: а вдруг бобыль объявится. Никто не верил, что он пропал.
Вскоре подтверждение его присутствия заявило о себе.
Машина колхозная заглохла. Водитель, как человек ответственный, остался в кабине на ночь, ждать подмоги. Уснул. Ночью проснулся от шороха, скрежета, – кто-то ходит вокруг, дверь заблокировал, открывать страшно – сидит водитель, стекла-то запотели. Но в окна будто копытами кто бьется. Не зря говорится: «Заступи черту дверь, а он в окно». Зари еле дождался, по нужде-то охота было. А утром по три царапины на дверях с обеих сторон, и следы медвежий, козлиный, да человеческий, – вот найди теперь интерпретацию, – применим умное словцо.
