Перед очередным подъемом окончательно выдохшийся мул шерифа Каредека встал. Шериф спешился, сложил в дождевик остаток припасов и снаряжения из седельных сумок и, подвесив на палку маленький узелок, закинул за спину, затем двинулся пешком, предоставив мулу самому позаботиться о себе.
Он опять полез вверх по склону, раскачивая в руке винтовку, чтобы легче было подниматься. Над его головой простирался необъятный лесной шатер из елей Инглманна; под ногами покоился слежавшийся ковер этого шатра, намокший, но упруго пружинивший под уверенными шагами. Основу его составляли упавшие и сгнившие стволы и ветви, поглощенные нескончаемым дождем сухой хвои.
Шериф не остановился, чтобы восхититься величественным полумраком леса или необычным ковром, по которому шагал. Он был слишком занят, чтобы восхищаться. Его взгляд, словно маятник, беспрестанно обшаривал местность – слева направо, справа налево.
Торопиться нужно не спеша, но даже не спеша на склон, который лежал перед шерифом, взобраться сразу не смог бы никто.
Каждые полчаса он устраивал себе короткий отдых. Останавливаясь, прислонялся спиной к дереву и смотрел вниз на тропу. Потому что даже эти несколько минут не имел права терять зря. Он должен быть чрезвычайно осторожным. Ему в этих краях за это платили и, больше того, в конце каждого срока полномочий скидывались на премию в две с половиной тысячи долларов. Считая еще жалованье, пожертвования и время от времени перепадавшие вознаграждения от штата, Каредек зарабатывал очень неплохо. Ему нравилось зарабатывать деньги и нравилось их копить; бережливость вполне соответствовала его валлийской натуре.
Но даже если бы ему не платили ни цента, он все равно любил бы свою работу. Просто за то, что она такая. Пусть другие едут в Африку убивать львов и слонов или в душные джунгли Индии охотиться за тиграми-людоедами. Они тратили огромные деньги и массу времени, и ради чего? Ради случайного выстрела в мелькнувшую тень в лесу! Оуэн Каредек охотился на людей; а в этом округе охота на них представляла определенные трудности, к тому же когда беглецов загоняли в угол, они дрались не на жизнь, а на смерть. Доказательство то-му – рваный шрам на щеке. И еще один, начинающийся от локтя правой руки и тянущийся до тыльной стороны загорелой ладони; на его теле имелись и другие отметки прошлых битв.
Когда-нибудь его убьют. Каредек знал это, но всегда безо всяких на то оснований уверял себя, что это будет завтра или потом, но не сегодня, и наслаждался волнующим чувством преследования. Он любил его всем сердцем!
И как известный охотник, забывая о том, сколько трофеев висит у него в кабинете, с бьющимся сердцем ступает на новую тропу, отмеченную отпечатком следа тигра, так и Каредек с волнением подумал о человеке, за которым шел. Крупный парень, как Каредек. Сильный, как Каредек. Яростный, как Каредек, и тоже валлиец. Об этом говорило его имя – Эннен Райннон!
Каредек навсегда запомнил слова своего деда: «Три вещи можно услышать очень редко: песню птиц Райннон, мудрость из уст саксонца и приглашение на пиршество от нищего».
Райннон, согласно легенде, была женщиной. Чтобы услышать пение ее птиц, люди застывали в молчании на восемьдесят лет!
С хмурой усмешкой он перефразировал эти слова: услышав пение птиц Эннена Райннона, люди застынут в молчании до конца времен. Его птицы – это револьверы в его руках.
Так думал шериф, пробираясь по лесу, но неясные мысли, формируясь в слова, скользили, не притупляя острого внимания к окружающему. Теперь он находился на земле Райннона и чувствовал себя как в логове льва.
Начался дождь; потоки воды низвергались на ветки деревьев, которые, казалось, еле выдерживали их, а когда ударил сильный порыв ветра, они затрещали. Каредек вышел из леса на открытый участок, где прошелся лесной пожар. Все скрылось за пеленой водяной пыли и пепла, которая чуть не ослепила его, он едва различал ближайшие черные стволы, вздымавшие вверх обезображенные руки-сучья.
Но шериф радовался дождю. Не важно, что весь склон горы покрыт скатывавшейся вниз водой и идти стало втрое труднее. Главное, что плотный занавес дождя скрыл его от возможного наблюдения Райннона. Поэтому он двинулся вперед, бормоча про себя слова благодарности.
Он подошел к реке, которая в этом месте срывалась вниз с пятидесятифутового утеса. Поток выглядел таким плотным, что едва напоминал воду. Скорее это жидкая грязь, тащившая за собой камни величиной с человеческую голову. В низу водопада словно пар поднималось облако желтой пены, и как ни стремился прибить ее дождь, усилия его были тщетны. Мощь водопада потрясала землю.
Глядя на борьбу стихий, Каредек глубоко вздохнул. Такой же грозной будет его встреча с Райнноном, один на один!
Затем отправился дальше.
Он сделал большой крюк направо, поскольку считал очевидной глупостью держаться слишком близко к реке. Десять дней назад во сне ему вдруг пришло в голову, что Райннон может прятаться в пещерах у истока реки. Он отправился в путь посреди ночи, загнал лошадь, а мул выдохся так, что отказался идти дальше. Шериф всегда считал, что не имеет права не использовать возможность найти преступника, какой бы незначительной она ни представлялась!
Поэтому Каредек обогнул водопад и через грохочущую стену дождя вышел к истоку реки, где она струилась лишь небольшим девственным потоком, бегущим мимо корней огромных деревьев. Прямо под ним лес кончался и уступал место дикому нагромождению камней.
Если его сон оказался вещим, в пещерах среди скал он должен отыскать Райннона.
Дождь начал ослабевать, видимость постепенно улучшалась. Загремел гром. Скалы задрожали под тяжелым эхом, с неба ударила длинная молния. Стоявшая неподалеку сосна вспыхнула и пылающими щепками осыпалась на землю.
Каредек с радостью и глубоким удовольствием наблюдал за этим, ведь все, что происходит в природе, символично и готовит его ко дню, когда он должен будет сразиться с Райнноном!
Дождь прекратился, но огромные облака все еще громоздились от земли до неба, словно поднялась еще одна горная гряда; позади стоял мерный шум от капель, непрерывно падавших с мокрых деревьев.
Он немного прошел вперед, к гребню крутой осыпи из гальки и камней величиной с кулак. С высоты он мог тщательнее разглядеть разбросанные внизу валуны. Особенно когда ветер разорвал тучи и по небу поплыли облака, в просветы между которыми выглянуло солнце.
Оно сверкнуло и залило мир серебром. Гладкие поверхности скал казались зеркалами, отражавшими его сияние, но это великолепие скоро исчезло. Западный ветер, сухой, как наждак, – он «ест снег», как гово– рят индейцы, – подышал на намокшие скалы, и они потускнели.