Когда мне было семнадцать лет, мы с отцом отправились в поход по Итальянским Альпам. Откровенно говоря, меня не радовала перспектива провести с ним четыре дня. Сколько я себя помнил, его взрывной характер и переменчивое настроение всегда напрягали меня, маму и сестру. Провести с ним выходные – словно устроить пикник на минном поле.
Как-то раз, когда мы шли по прекрасному горному лугу, отец вдруг сказал: «Знаешь, я постоянно чувствую тревогу с тех пор, как мне исполнилось семнадцать». Его слова застали меня врасплох. Я знал, что отец ушёл на войну, едва ему исполнилось семнадцать лет. Он никогда не рассказывал о пережитом. Мне было известно лишь, что в конце войны его взяли в плен и отправили во французский лагерь военнопленных, где он чуть было не умер голодной смертью. Он сбежал оттуда со своим лучшим другом, и во время побега его друга убили, а отцу удалось спастись. Наверняка он чувствовал вину за то, что остался жив. После этого он сдался американским войскам, зная, что в американском лагере военнопленных у него будет больше шансов остаться в живых.
Во время нашего похода отцу было пятьдесят пять лет. Неужели эти воспоминания о войне всё ещё причиняли ему такую боль? Я ничего не ответил, и он продолжил: «Дело не только в войне. Больше всего я боюсь потерять всё, что у меня есть, и остаться ни с чем». Когда папа был совсем маленьким, его отец умер от туберкулёза. Его мать осталась одна с четырьмя детьми на руках. Ей приходилось много и тяжело работать, чтобы сводить концы с концами. Отец и раньше рассказывал мне о том, что их семья жила впроголодь, и о том, как после войны его старшие сёстры брали телегу и неделями колесили по местности Шварцвальд, выпрашивая у фермеров хотя бы немного овощей или муки.
Пока отец рассказывал о своём страхе перед нищетой, мне пришло в голову, что его раздражительность и угрюмость могут быть связаны с этим страхом. Объективно у него не было причин для беспокойства. Он был сельским врачом в своей небольшой, но успешной клинике, которую он основал с моей мамой, тоже терапевтом. Но каждый раз, когда пациент уходил от него к другому врачу или возникали непредвиденные расходы, его переполняла тревога, и он не мог больше думать ни о чём другом. «Я ничего не могу с этим поделать», – сокрушался он.
Думаю, ему помогла бы консультация у психотерапевта или психиатра, но мой отец был слишком горд и слишком напуган, чтобы признаться кому-либо в своей слабости. Я до сих пор не понимаю, почему в тот день он решил поделиться со мной тем, что творилось у него на душе. Как бы то ни было, услышанное произвело на меня неизгладимое впечатление. Я не понаслышке знал, что такое тревожность, поскольку сам боролся с ней с десятилетнего возраста. Как и многим другим детям, мне никогда не говорили слушать своё сердце, верить своей интуиции и быть самим собой. Вместо этого я слышал лишь: «Прекрати баловаться!», «Будь серьёзнее!», «Веди себя прилично!», «Будь лучшим среди сверстников!». Во время того похода с отцом я пообещал себе со всем жаром семнадцатилетнего юноши, что я никогда не стану таким, как он, не позволю сомнениям, тревогам и бессилию взять над собой верх.
Что ж, никогда не говори «никогда». По прошествии тринадцати лет я оказался в плену точно такого же образа мышления, как у моего отца. В то время я проходил подготовку в ординатуре по кардиологии, и мысли о том, что я могу потерять всё, изводили меня днём и ночью. Под «всем» я подразумевал свою карьеру, в которую вложил столько сил и времени, что уже не представлял жизни без неё. Я постоянно думал о том, как угодить начальству и не ударить в грязь лицом перед коллегами и пациентами. Надо признать, обстановка в клинике располагала к таким мыслям. Заведующий нашим отделением обладал непомерными амбициями и без раздумий избавлялся от сотрудников, если те не соответствовали его требованиям. Я чувствовал себя заложником обстоятельств и пытался притупить тревожность вредной едой, алкоголем и таблетками. Я с головой уходил в работу и пил кофе литрами.
Пять лет в режиме хронического стресса, постоянных перегрузок и недосыпания доконали меня. Я начал просыпаться посреди ночи от панических атак. Я понимал, что должен что-то изменить в своей жизни, но не знал, с чего начать. Однажды я даже зашёл в церковь, надеясь обрести там спокойствие и найти ответы на мучившие меня вопросы. Разумеется, ни того, ни другого я там не получил. Я чувствовал огромную пустоту в сердце и не знал, чем и как её заполнить. Меня будто бы сковало смятение, тревога и страх. Возможно, лучшим решением было бы обратиться к психотерапевту. Но я был слишком похож на моего отца в тот непростой для него жизненный период. Гордость и нежелание показаться слабым не давали мне набрать номер врача и договориться с ним о встрече.
Годы спустя я описывал это время в своей первой книге «Как преодолеть страх и тревогу». Я научился воспринимать тревогу как сигнал о том, что я сбился с пути и нахожусь не в ладу с самим собой. Я даже рад, что тогда мне не удалось справиться с тревожностью, хотя она значительно осложнила моё обучение в ординатуре. Благодаря ей я задумывался о своей жизни, задавал себе важные вопросы вроде: «Чего я на самом деле хочу от жизни?», «Я на своём месте?», «Я получаю удовольствие от того, чем занимаюсь?».
Опять же, долгое время эти вопросы оставались без ответа. Но, по крайней мере, я не переставал размышлять о том, стоит ли мне продолжать заниматься тем, чем я занимаюсь, или же нужно попробовать что-то другое. И вот однажды жизнь заставила меня сделать выбор, после которого всё круто изменилось. Об этом судьбоносном моменте я расскажу вам в последней главе книги.
А пока задайте себе эти вопросы: «Чего я хочу от жизни?», «На своём ли я месте?». Можете ли вы честно ответить на них? Или вы, как и я когда-то, говорите себе, что нужно радоваться тому, что есть, и не жаловаться, потому что могло бы быть и хуже?
Не хочу показаться жестоким, но у пандемии 2019 года был один плюс: люди использовали появившееся у них свободное время для того, чтобы поразмыслить о себе и о своей жизни. Многие из моих клиентов признались мне, что именно во время локдауна они осознали, какой суетливой и изнурительной была их повседневная жизнь. Как только их привычные заботы, ожидания и обязательства исчезли в связи с ограничениями, люди испытали необычайное спокойствие и умиротворение. Как сказал один мой клиент: «Я не мог выходить из дома и заниматься своими обычными делами, но при этом я чувствовал себя лучше и свободнее, чем когда-либо раньше. Исчезла постоянная спешка и необходимость доказывать, что ты ничем не хуже других».
