Ах, господа, право же, хватит!
К чертям собачьим это осточертевшее еще при большевиках брюзжанье. Давайте же, наконец, соберемся с духом, возьмемся за руки, напряжемся и всем миром дружно скажем: "Cheese!", что, как известно, на языке бывшего вероятного противника означает "сыр". И не надо сразу думать о мышеловке. Мы не крысы, а сыр не всегда бывает бесплатным, зайдите в ближайший универсам и убедитесь в этом.
Вспомним же, наконец, что всякая палка о двух концах и во всякой бочке дегтя всегда есть своя ложка меда. Взглянем же вокруг себя непредвзятым и независтливым оком. Как преобразились и похорошели наши города и веси, какие коттеджи украшают некогда унылые пригороды, какой причудливой архитектуры здания возносят к небесам свои этажи на предусмотрительно оставленных градостроителями пустырях, в каких экзотических местах отдыхают ныне наши с вами сограждане, и уже не понятно, над чем, собственно, смеялся Жванецкий, произнося: "В Париж, срочно, по делу!..". Да, в Париж, да, по делу на три дня. Ну, и что?
А какие автомобили проезжают мимо вас, когда вы стоите на трамвайной остановке! Взгляните, почувствуйте, вспомните как годы и годы назад вы листали случайно попавший вам в руки журнал, истрепанный и закапанный слезами, с текстом на непонятном и ненужном языке и с яркими фото блестящих и стремительных авто. Вспомните, вспомните ваши вздохи по поводу того, что никогда, никогда!.. никогда не увидеть их вам вживе, не ощутить, не прикоснуться к их лоснящейся поверхности. Воистину, никогда не говори "никогда". Вот они стоят перед вами на тротуарах, и вам приходится идти по проезжей части, мешая проехать другим, еще не припарковавшимся. Вот они мчатся мимо вас, орошая ваши брюки дождевой влагой из неизбежных отечественных колдобин. И не надо ругаться, ведь колдобины эти – это как раз то самое, родное, наше, и если мы еще и от них откажемся…
И вот вы стоите на своей трамвайной остановке и тихим ласковым словом поминаете с благодарностью тех, кто дал вам возможность жить в это замечательное время, наслаждаться всеми этими некогда почти инопланетными зрелищами, тех, кто едет сейчас за темными стеклами этих ртутно поблескивающих, по-самолетному обтекаемых колесниц, и думаете: хорошо ли им там? Догадываясь, впрочем, что хорошо.
1
Да, хорошо! Вика поняла это еще в тот самый миг, когда перед ней только отворилась дверца длинного, блестящего и гладкого как обсосанный леденец лимузина.
Да нет же, замечательно, осознала Вика свою ошибку опустив свои 56 кг на чуть скрипнувшие подушки заднего сиденья. И подушки эти приняли ее тело ласково, даже нежно и вместе с тем с явным чувством собственного достоинства, исключающим даже намек на слишком податливое лакейство, свойственное сиденьям более дешевых марок. Это сиденье умело относится с уважением к вашему заду, но не допускало фамильярности. Оно знало себе цену.
Восхитительно! Еще раз поправилась Вика. Понимание этого вошло в нее с первым вдохом восхитительно прохладного после уличной жары воздуха. Воздух был свеж, слегка припахивал кожей и еще какими-то ароматами, чьи оттенки, смешиваясь в соответствующих пропорциях, создавали в салоне негромкую, но очень приятную обонятельную симфонию.
Дверца захлопнулась с тихим, но внушительным звуком. Можно было быть уверенным, что эта дверца не откроется сама по себе и не будет дребезжать во время езды.
Кайф!
Открыв другую дверцу рядом сел Славик. Сиденье под ним скрипнуло чуть громче, чем только что под Викой. Словно бы поздоровалось с хозяином. Славик чуть подпрыгнул, умащиваясь поудобнее и всем телом повернулся к Вике. Улыбка, присущая его физиономии, как чьей-нибудь другой усы или борода, стала как будто еще шире. Его слегка выпуклые, большие карие глаза блестели, благодаря им Славик чуточку смахивал на какого-то давно виденного Викой индийского киноактера. Вика тихо вздохнула и села чуть аккуратнее, машинально поправив юбку. Как все-таки жаль, что она не любит Славика. А ведь когда-то, давным-давно, была влюблена.
Следом за Славиком сел куривший на улице водитель – здоровый, белобрысый, почти наголо стриженый мужик, своим мрачным видом являвший разительный контраст по-жениховски сияющему Славику. Видно было, что необходимость обслуживать эту шантрапу уязвляет его чувство собственного достоинства.
– Ну, что? – не оборачиваясь густым басом спросил он.
– Как окошко открывается? – тихим шепотом спросила Вика Славика.
– Минуточку, – сказал Славик спине водителя. – Вот на эту кнопочку… – уже тише, интимнее – Вике.
Стекло поползло вниз. Вика высунулась, задрала голову и, увидев на балконе третьего этажа свою мать, помахала ей рукой. Та, улыбаясь едва ли не так же радостно, как Славик, помахала в ответ.
Викиной маме Славик нравился очень. Смущало ее только то, что они с Викой ровесники. Браки среди ровесников, знала опытная Викина мама, зачастую не выдерживают, как она говорила, испытания временем. Женщина в сорок лет далеко уже не тот лакомый кусочек, способный соблазнить и раздразнить сорокалетнего мужчину. А вокруг так много значительно более молодых и привлекательных.
Но если не заглядывать слишком далеко вперед, то Славик с его папой-ректором и без пяти минут губернатором, с его МГИМО, в котором он, похоже, совсем не плохо учится, с его обаянием и внешностью в конце концов, был, разумеется, самой лучшей партией из всех возможных вариантов. К тому же он влюблен в Вику, и если она все же окажется чуть поумнее и перестанет валять дурака, то есть, в данном случае, дуру…
Со старшей, Мариной, ведь как хорошо все получилось. Там, правда, муж – Александр Моисеевич (язык не поворачивается называть его Сашей), так вот, он-то как раз старше Мариночки на пятнадцать лет. И души в ней не чает. Развелся ради нее, и трое его отпрысков бродят где-то тут, и во многом из-за этого пришлось им уехать в Швейцарию. Ну, так и что? И прекрасно они там живут. Вот пристроить бы так же удачно еще и Вику, так и самим можно было бы туда же. Как шутит муж, по Ленинским местам. Шутить-то шутит, а немецкий учит. Надо бы и ей тоже заняться, вздохнула Викина мама, и, еще раз махнув рукой вслед выезжающей со двора машине, пошла в комнату.
2
Если вам уже за сорок, причем уже далеко за сорок, так что с мачты вашего корабля, выражаясь высоким штилем, можно уже разглядеть смутные контуры пятидесяти; если карьера ваша не сложилась, а работа давным-давно потеряла всякую привлекательность, не став взамен ни легче, ни проще; если у вас нет никакого хобби, поскольку работа эта проклятая отнимает слишком много времени и сил; если вы, тем ни менее, сохранили-таки изрядную толику здоровья и куража, когда-то щедрой рукой отмеренных вам природой; если вы не урод, не калека, а напротив, имеете в активе неплохую фигуру и не потерявшие, как ни странно, со временем привлекательности черты лица…
