Двенадцатое июня тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года. Пути от Салины до Мортена три часа, и большую часть его Эммет не сказал ни слова. Первые миль шестьдесят директор колонии Уильямс пытался завести с ним дружеский разговор. Кое-что рассказал о своем детстве на востоке, поспрашивал Эммета о его детстве на ферме. Но это их последняя встреча, и Эммет не видел смысла вдаваться в подробности. Поэтому, когда они пересекли границу между Канзасом и Небраской и директор включил радио, Эммет только смотрел в окно на прерию и думал о своем.
В пяти милях к югу от города Эммет показал вперед.
– Следующий поворот направо. Там через четыре мили будет белый дом.
Директор сбавил скорость и повернул. Проехали мимо дома Маккаскера, потом мимо Андерсена с двумя большими одинаковыми красными сараями. Через несколько минут показался дом Эммета шагах в пятидесяти от дороги, рядом с купой дубов.
Эммету казалось, что в этом краю дома выглядят так, как будто упали с неба. А дом Уотсонов еще и приземлился неудачно. Крыша по обе стороны от трубы провисла, оконные рамы перекосило, одни не открывались, другие не закрывались полностью. Еще немного, и они увидят, как осыпалась краска с дощатых стен. Не доезжая до поворота к дому, директор затормозил на обочине.
– Эммет, – сказал он, держа руль, – прежде чем подъедем, хочу кое-что тебе сказать.
Эти слова не очень удивили Эммета. Когда Эммета привезли в Салину, директором там был уроженец Индианы Акерли, предпочитавший давать советы не словесно, если их можно было сделать понятнее палкой. Но директор Уильямс был человек современный, с магистерской степенью и благими намерениями, и над его столом, в рамке, висела фотография Франклина Д. Рузвельта. Свои понятия он почерпнул из книг и жизненного опыта и располагал множеством слов для того, чтобы обратить их в советы.
– Для некоторых молодых людей, прибывающих в Салину, – начал он, – независимо от того, какая цепь событий привела их в сферу нашего влияния, это всего лишь начало долгого пути, усеянного неприятностями. В детстве им не вложили понятий о том, что правильно и неправильно, и они не видят особой причины уяснять это теперь. Те ценности или жизненные цели, которые мы стараемся им внушить, скорее всего будут тут же забыты, как только они уйдут из-под нашего присмотра. К сожалению, это только вопрос времени – когда ребята очутятся в исправительном заведении в Топике или где-то похуже.
Директор повернулся к Эммету.
– Это я к тому, Эммет, что ты не из их числа. Мы знакомы недавно, но я успел понять, что смерть мальчика лежит на твоей совести тяжелым грузом. Никто не думает, что случившееся в тот день обусловлено злобой или свойствами твоего характера. Это злополучная случайность. Но как цивилизованное общество мы желаем, чтобы даже тот, кто не намеренно причинил другим несчастье, понес какое-то наказание. Отчасти цель наказания в том, чтобы удовлетворить людей, больше всего потерпевших от несчастья – как родные мальчика. Но мы желаем также, чтобы оно послужило к пользе молодого человека, ставшего причиной несчастья. Так что, получив возможность уплатить свой долг, он нашел бы некое утешение в том, что отчасти искупил вину, – и встал на путь обновления. Ты понимаешь меня, Эммет?
– Да, сэр.
– Рад это слышать. Я знаю, что на твоем попечении брат, и ближайшее будущее представляется нелегким, но ты умный юноша, и впереди у тебя целая жизнь. Ты уплатил свой долг, и надеюсь, наилучшим образом распорядишься своей свободой.
– Так я и намерен поступать, да.
И Эммет не кривил душой. Он был почти во всем согласен с тем, что сказал директор. Он сознавал совершенно ясно, что у него целая жизнь впереди и он должен растить брата. И сознавал, что случайно, а не намеренно стал виновником несчастья. Но не был согласен, что долг его выплачен полностью. Не важно, какую роль сыграл случай в том, что ты своей рукой оборвал человеку жизнь на земле, – доказывать Богу, что заслуживаешь прощения, ты будешь до конца своих дней.
Директор включил скорость и повернул к дому Уотсонов. Перед верандой стояли две машины – легковая и пикап. Директор поставил свою рядом с пикапом. Они с Эмметом вышли из машины, и в дверях появился высокий мужчина с ковбойской шляпой в руке.
– Привет, Эммет.
– Здравствуйте, мистер Рэнсом.
Директор подал ему руку.
– Я директор колонии Уильямс. Спасибо, что нашли время встретить нас.
– Пустяки, директор.
– Как я понимаю, вы давно знаете Эммета.
– Со дня его рождения.
Директор положил руку Эммету на плечо.
– Тогда мне не нужно объяснять, какой он прекрасный молодой человек. Я сейчас говорил ему в машине, что свой долг обществу он уплатил и впереди у него вся жизнь.
– Так оно и есть, – согласился мистер Рэнсом.
Директор прожил на Среднем Западе почти год и, постояв перед верандами фермерских домов, знал по опыту, что на этом месте разговора обычно приглашают войти и предлагают выпить чего-нибудь прохладительного, а ты будь готов принять приглашение, и с твоей стороны невоспитанно отказаться, даже если впереди у тебя три часа пути. Но ни от Эммета, ни от мистера Рэнсома приглашения не последовало.
– Ну, – сказал тогда директор, – я, пожалуй, поеду обратно.
Эммет и мистер Рэнсом поблагодарили его напоследок, пожали ему руку; он сел в машину и уехал. Когда он отъехал на четверть мили, Эммет кивнул на легковую машину.
– Мистера Обермейера?
– Он ждет в кухне.
– А Билли?
– Я сказал Салли, чтобы привела его чуть позже, когда вы с Томом разделаетесь с делами.
Эммет кивнул.
– Готов идти? – спросил мистер Рэнсом.
– Чем скорей, тем лучше, – сказал Эммет.
Том Обермейер сидел за маленьким столом в кухне. Он был в рубашке с короткими рукавами и в галстуке. Если был у него пиджак, то остался в машине – на спинке стула не висел.
Эммет и мистер Рэнсом как будто застали банкира врасплох: он со скрипом отодвинул стул, встал и подал руку – все это одним движением.
– Ну, здравствуй, Эммет. Рад тебя видеть.
Эммет молча пожал ему руку.
Он окинул взглядом кухню: пол подметен, рабочий стол чист, раковина пуста, шкафы закрыты. Такой чистой Эммет кухню никогда не видел.
– Давайте присядем, – сказал мистер Обермейер и показал на стол.
Эммет сел напротив банкира. Мистер Рэнсом стоял, прислонясь к косяку. На столе лежала толстая коричневая папка с бумагами. Она лежала поодаль от банкира, словно ее оставил здесь кто-то другой. Мистер Обермейер кашлянул.
