Часть I
Золотистая на оранжевом
1
Наконец поезд замедлил ход и остановился. Я спрыгнул на перрон; ты положила мне руки на плечи и шагнула вниз с высокой ступеньки; я подхватил тебя, ты оправила юбку, проводник подал чемоданы, arrivederci signora arrivederci signor, la desidero tempo piacevole in Quinto[1], поезд медленно тронулся и покатил вдоль перрона, открывая пустынный, раскаленный солнцем, вокзал; носильщик положил чемоданы на тележку, вытер пот, и мы пошли за ним к выходу. Точнее, ты пошла к выходу, чуть-чуть покачиваясь на высоких каблуках, а я остался стоять на перроне возле большого щита с крупной надписью «Огайо»[2] и хорошо видел, как носильщик, то и дело оглядываясь на тебя, катит на своей синей тележке наши чемоданы, как ты идешь вслед за ним, отставая на несколько шагов и улыбаясь, и как я иду рядом с тобой, улыбаясь тебе в ответ и обняв тебя за плечи. Я видел, как мы с тобой прошли через маленькую площадь, расплатились с носильщиком и взяли такси; как ты села на переднее сиденье рядом с таксистом, сдвинув наверх темные очки и закинув ногу на ногу; как таксист без перерыва рассказывал о Лигурии, отворачиваясь от дороги и заглядывая тебе в глаза, а потом заставил тебя взять карточку с его телефоном, signora non esitare per chiamarme qualunque tempo, avere una sera piacevole signor[3]; как мы вышли из такси перед отелем, прошли через сад и вошли в вестибюль. Номер был готов; я видел, как мы поднялись по широкой деревянной лестнице на четвертый этаж, как я открыл дверь тяжелым старым ключом с искусно вплетенной в рукоять буквой «Q», как ты сбросила на ковер туфли и юбку, стянула через голову блузку и кинулась в душ, а я распахнул окно и смотрел на красные крыши домов, зеленые верхушки кипарисов и белые очертания облаков, смотрел до тех пор, пока не услышал шаги за спиной и не почувствовал, как ты обнимаешь меня за плечи, прикасаясь ко мне грудью. Отсюда, с перрона, мне был хорошо виден темный, дрожащий в жарком полуденном небе, прямоугольник окна с твоей светлой фигурой посередине, мокрые, блестящие на солнце, волосы, закинутые за голову руки, закрытые от яркого света глаза. Ты высунулась наружу по талию, подтянула к себе створку жалюзи и шагнула от окна в полумрак комнаты, оставляя два мокрых пятна на подоконнике и разворачивая затянутое вокруг бедер полотенце; твое лицо приблизилось, заслонив собой окно; перрон завертелся и унесся неизвестно куда, и ты вернулась ко мне.
Наша гостиница стояла на склоне недалеко от пляжа. Город сбегал к морю с отлогих, заросших лесом, гор; крошечные, едва различимые снизу, домики робко появлялись тут и там, высоко среди зелени; ниже по склону к ним присоединялись другие; потом домов становилось больше, они весело бежали вниз, сверкая светлыми стенами и образуя ручьи; еще ниже появлялись улицы, все больше и больше, они сливались в реки и стремительно неслись дальше; потом склон становился положе, движение замедлялось, дома начинали тесниться, громоздясь друг на друга, и сходились в один неспешно текущий поток; увеличиваясь в размерах и обрастая деталями, двух, трех-, четырехэтажные строения медленно скользили к морю по еле заметному склону, соединялись в кварталы, рассыпались на улицы и площади; колокольня возвышалась над изломанной поверхностью крыш, обозначая центр; рядом поднималась островерхая башенка вокзала с надписью «Quinto al Маге» под ней; ставшие огромными дома высились над головами, закрывая небо, они с трудом ползли по неожиданно плоской поверхности, пока в конце концов не упирались в четкую линию набережной; движение прекращалось, остановленное цепью скал, о которые разбивались волны.
Держались теплые, ясные дни; начинался июль; по утрам я открывал окно, и ворвавшийся в комнату свежий ветер подхватывал меня и уносил к морю. Я пролетал над верхушками пальм, изгибами крыш, изломами стен; утренний экспресс Ливорно-Генуя с шумом проносился внизу, и я несколько минут раскачивался на расходившихся от него волнах; узкие ущелья улиц были заставлены лотками, и солнце сверкало на мокрых мостовых; я видел торопящихся куда-то покупателей, до меня доносились громкие крики продавцов; над площадью летали голуби, и мне приходилось следить за движениями, чтобы не столкнуться с кем-нибудь из них; еще один ряд домов, серая линия скал, и море оказывалось прямо подо мной, переливаясь на солнце и темнея пятнами водорослей; я делал плавный поворот, проносился над водой, постепенно снижаясь, и мягко приземлялся на песок посередине маленького пляжа. Какое-то время я лежал с закрытыми глазами, привыкая к неподвижности, затем переворачивался на спину, доставал из рюкзака полотенце, стягивал шорты и майку и шел к воде, а потом долго лежал на горячем песке, дожидаясь тебя. Я замечал тебя еще на набережной; ты шла вдоль парапета, высоко подняв голову, и золотистые волосы рассыпались по твоим округлым плечам. Ты спускалась на пляж, снимала туфельки, проходила несколько метров по песку, наклонялась, чтобы поцеловать меня в губы, и мы шли купаться. Мы переходили границу берега с морем и возвращались на родину. Теория о выходе животных из океана на сушу превращалась в расхожую истину; вынесшие нас на берег волны ласкали наши тела, соленая вода обволакивала со всех сторон, границы кожных покровов исчезали, и мир становился частью нас самих, каким он был когда-то; так прошло лето.
2
В сентябре я начал читать в университете курс астробиологии. После биохимических основ жизнедеятельности мы перешли к строению небесных тел; звезды, галактики, межзвездный газ, происхождение химических элементов, зарождение Солнечной системы, планеты, атмосферы, условия возникновения жизни. По вторникам занятия проходили в планетарии; тихо играла музыка, небесные тела загадочно серебрились над головой; примерно в это же время ты приезжала в госпиталь и переодевалась в своем кабинете, напевая «Italiano vero»[4] и аккуратно развешивая одежду по плечикам; тускло светящаяся Вселенная медленно поворачивалась в вышине, и я видел, как твое тело небесно серебрится над головой недалеко от Большой Медведицы. Жара никак не спадала; ты надевала белый халат прямо на тонкие трусики, взглядывала на себя в зеркале, брала со стола несколько приготовленных накануне папок и выходила в коридор строгой походкой врача с международной известностью. Из всех цветов ты больше всего любила свой родной оранжевый, и сидящие на стульях в ожидании приема мужчины иногда замечали, как твой яркий стринг слегка просвечивает сквозь плотную белую ткань прямо у них перед глазами. Обычно это происходило, когда я молча стоял в темноте, ожидая, пока студенты сделают записи, но если ты заставала меня на середине предложения, мне приходилось запнуться на полуслове, налить стакан воды и медленно выпить его долгими глотками, чтобы вернуться из длинного белого коридора в высокий темный зал и взять себя в руки.
