Степан вышел из ресторации, надел перчатки, щелкнув пальцами, подозвал извозчика. Смеркалось. Из подворотни лениво вышел черный кот и направился к Степану. Лошадь фыркнула. Внезапно она дернула экипаж вперед, резво переступив копытами по мостовой. Извозчик от неожиданности покачнулся на козлах, чертыхнулся и натянул поводья. Степан не успел даже глазом моргнуть, как кот в несколько прыжков оказался между ним и экипажем, остановился, нагло уселся на попу, задрал лапу и начал ее вылизывать.
– Тьфу, тьфу, тьфу, – Степан поплевал через левое плечо.
Он задумался. С одной стороны, Степан был крайне суеверен. С другой стороны, стоять, как дурак истуканом в ожидании, что кто-то пройдет между ним и экипажем, перетянув таким образом кошачье худое предсказание на себя, совсем не гоже.
Извозчик вопросительно посмотрел на задумавшегося пассажира. Степан вспомнил английскую примету, которая почитала, в противовес русской, черного кота добрым знамением, и смело шагнул к экипажу. Боковым зрением Степан заметил, как кот осклабился, выпучив на него зеленые глазищи.
– Тьфу, тьфу, тьфу, – вновь плюнул через плечо Степан, залезая в экипаж.
– Кудыть поедем, барин? – донесся до него голос извозчика.
– На кудыкину гору, – вырвалось у Степана непроизвольно. Он хотел поправиться и назвать свой адрес, но экипаж тронулся с места и так быстро поехал, что Степана начало бросать из стороны в сторону. Выпитый коньяк неприятно булькнул в желудке. Затошнило.
– Началось! – подумал Степан про дурное предзнаменование в виде черного кота…
Коньяк неприятно булькнул в желудке. Затошнило. Степан осторожно открыл глаза. Над ним «покачивался» потолок его собственной спальни. Не признать потолок было нельзя: на синем фоне блестели желтые звезды, а в углу «сидел» толстенький купидон, нацеливая стрелу точно в центр кровати. Потолок приводил в восторг дам, хотя по большому счету Степану он казался немного аляповатым. Хотелось более высокого искусства, но «выше» у работников сцены расположенного неподалеку театра нарисовать не получилось.
– Надо было, в самом деле, брать художника, рисовавшего портрет жены Остряковского, – в который раз подумал Степан. – А! Каждый задним умом мудёр! – философски изрек хозяин спальни и сделал попытку повернуть голову. Голова повернулась, но сильная боль пронзила переднюю часть черепа, прокатившись от лба к виску и зависнув там эдакой темной кляксой.
– Пафнутий! – крикнул, собравшись с силами, Степан.
Крик получился каким-то хриплым, не солидным. Главное, он вызвал очередной приступ тошноты, а «клякса» неожиданным манером вскарабкалась обратно на лоб, чтобы там растечься чуток и свалиться на висок в более черном виде.
– С добрым утречком, Ваше Благородие, Степан Аркадьевич! – грохнуло над ухом. Резко пахнуло чесноком и свежим луком. Коньяк уже не булькал, он девятым валом, прямо как у Айвазовского, накрывал Степанов желудок, пытаясь пеной идти изо рта на волю.
Внизу зазвонил колокольчик. Девятый вал резко превратился в легкий прибой.
– Поди, открой, – махнул рукой Степан Пафнутию. Чесночно-луковый запах уплыл в сторону, оставив после себя лишь слабое дуновение. Как, бывало, после посещения дамы, оставался в комнате легкий запах ее духов. Дамы уж нет, а неясным воспоминанием витает что-то сладкое в воздухе. После Пафнутия в воздухе витал менее возвышенный аромат, но сравнение пришло само по себе, вопреки логике и здравому смыслу…
Чеснок вместе с Пафнутием вернулся в комнату. Степан огромным усилием воли сел в постели, обнаружив на себе белую, помятую рубашку и черные, чуть менее мятые брюки. На одной ноге был штиблет. Второго в поле зрения не наблюдалось. Степан попытался скинуть совершенно ненужный в данной ситуации штиблет на пол, но безуспешно.
– Ну, кто там? – просипел Степан, прекратив попытки бороться с обувью.
– Может рассолу? – не ответив, предложил Пафнутий. – Свежий. Матушка вчерась засолила огурчиков с утра. Но есть и с прежнего, старого засолу. Какой предпочтете, Степан Аркадьевич?
Степан осознал, что готов принять немного рассолу, а не исключено и чуток коньячку. Опохмеляться следует тем же, чем в излишестве угощался накануне.
– Неси свежий, огурчиков, – в голове прояснялось, душа просила продолжения банкета, – коньячку, грибочков. Пирожки делала матушка?
– Делала. Как же не делать! С капусточкой, яичком, лучком. С мясом. Сладеньких тоже.
– Все неси! – скомандовал Степан, воодушевляясь все более. – И халат подай!
Он скинул несвежую рубашку, накинув на тело расшитый павлинами, шелковый халат.
– Так кто там звонил? – вспомнил Степан про нежданного визитера.
– Извините, Ваше Благородие! Сидит, ждет внизу. Вот карточку велел передать.
«Виссарион Бездуховный. Астролог, предсказатель будущего, таролог, рунолог. Спиритические сеансы. Работаю у вас дома или приглашаю к себе. Возможно гадание по переписке. Полная конфиденциальность», – прочитал на визитке Степан и хмыкнул.
– Наверное, накануне по пьяни пригласил, – объяснил он себе появление гостя. – Зови в гостиную. Да накрой на двоих, – велел Степан Пафнутию. – А который нынче час?
– Половина второго. Самое время отобедать.
– И то верно! Ступай!
Ночной сон совсем стерся из памяти. Головная боль отступила окончательно. Относительно молодой, относительно потрепанный, тридцатитрехлетний организм потихоньку справлялся с выпавшей на его долю оказией. Степан подошел к умывальнику и посмотрелся в зеркало. Опухшее лицо ему в отражении не приглянулось, ну да что поделаешь. Он брызнул на себя водой, затем провел гребнем по густым, темным волосам. Красавцем Степан не был, но женщинам нравился. Умел он сощурить таинственно глаза и по-Байроновски скривить рот. Это означало: «устал я от жизни и мир мне не мил». Женщинам отчего-то подобный образ сильно импонировал, особенно замужним. А зачем Степану девицы? Незачем. От них сплошные проблемы и суматоха. Замужние дамы прибегали полные энтузиазма. Они падали в Степанову постель, восхищались потолком в звездах, а после быстро убегали обратно в семью.
Некоторые, правда, боялись, что Степан может покончить с собой или будет стреляться. Судьбы рано ушедших из жизни поэтов не давали дамам покоя. Они считали Степана, вполне способным на такую глупость, но он и тут знал, как действовать. Он покрывал поцелуями дамские пальчики, вздыхал и преданно глядя в женские глаза полные слез из-за его жестокой судьбинушки, произносил с печальной улыбкой на устах:
– Я никогда не посмею причинить тебе боль и страдания! Я буду терпеть эти муки ради тебя, дорогая!
Какие муки он собирался терпеть, Степан не знал. Единственное, что приходило в голову – это муки тяжкого похмелья. Впрочем, женщины не уточняли подробности. Они промокали глаза кружевным платком и влюблялись в Степана еще сильнее.