– Падла! Опять эта тварь в сарае окотилась!
Разгневанная старуха в грязном чепце и переднике, перемазанном чем- то бурым, потрясала суковатой палкой.
– Ух, я тебя скотину! А ну, пшла отседа! И выводок свой забери, пока не… Во, будешь падла знать, как плодиться! Данька! А ну, подь сюды! Чего, мать опять с кухни прогнала? Ну, ниче… Бабка тебе конфеток насыплет! Ты, тока эта, милай, кошка у меня там в сарае котяток принесла. Ты ж мальчишка бедовый, знаешь, что делать. Пособи, а? Сама то я старая и силы уж не те. А я отплачу – отплачу, не боись, не за дарма…
Стук колес по рельсам будит меня в очередной раз. Выбираюсь из разбитого ящика и бреду вдоль путей по промерзшей земле. Снова приближается эта гадкая зима. Пора, когда жрать совсем нечего, а ночевать приходится в подвале.
Странно думать, что когда – то у меня был дом. Даже не будка, как вы подумали, а настоящий дом. И спал я, кстати, на диване. А ел за столом. Из тарелки, между прочим. И не лакал, а пользовался ложкой и вилкой.
«Ой, дрессированная собака!» – кричите вы сейчас, да?.. Согласен, я ведь даже в школу ходил. Как все… Ну а что, собаки тоже ходят в школу. Их там типа дрессуре обучают и всему такому. Слушаться заставляют. Я никогда не любил слушаться, сколько себя помню.
Зато помню, что соседские ребята дразнили меня Живодер. Собака – Живодер, слыхали? Теперь услышали.
Ну, а теперь давайте по порядку. Меня зовут… Я, честно, не помню, как меня звали на самом деле. Последняя моя кличка, которая намертво приклеилась, Дармоед. Да, именно так, просто и со вкусом. А разве у блохастой беспородной псины есть выбор? Отвечу: его у нас нет. Есть нюх, слух и быстрые лапы. А еще повезло тем, у кого густой мех, как у меня. Холода переносятся куда спокойнее.
Так вот, я вам представился. Почти… Давайте еще немного о себе расскажу. Я немного похож на овчарку. Немного на колли. Немного на волка. Немного на насмешку, если правильно поняли. Я довольно большой пес. Сильный и выносливый. И я привык к бродячей жизни. Я не знаю, сколько мне сейчас лет. Кажется, что прошло уже десять зим, как я кочую по пригородным закоулкам.
Постелью в теплое время года мне служит мягкая трава, а в дождь – я отыскиваю какой-нибудь навес. Сейчас я бреду вдоль железной дороги. От рельсов исходит странная вибрация, но она меня успокаивает, если честно. Ещё немного, и я выберусь на платформу.
Ох, а вот и моя любимая палатка с беляшами!
– Гав, теть Мань, гав! Доставай тот, что пожирнее! – говорю я весело, то есть лаю.
Хорошая она женщина. С полуслова меня понимает. То есть с полугава.
Тетя Маня выносит горячий беляш на бумажной тарелочке и ставит передо мной на землю. С благодарностью тыкаюсь в ее ладонь своим влажным носом.
Добрячка тетя Маня чешет меня за ухом и уходит в свой ларек, работать дальше. Я смакую беляш с мясной котлетой, когда из-под забора выползают худенькие облезлые щенки. Садятся рядом, смотрят голодными глазами и поскуливают. Пододвигаю к ним лапой тарелочку со своей трапезой. Потом поем. Им нужнее.
– Поделился? – выглядывает из окошечка своей палатки тетя Маня.
Я киваю. Продавщица беляшей и горячего кофе всплескивает обеими руками, качает головой.
– Хороший ты пес, Дармоед! – восторгается она. – Эх, был бы ты парнем, цены б тебе не было!
Мне вдруг становится нестерпимо стыдно. Знаете, насколько стыдно может быть собаке? Думаете, нет, не бывает такого? Зря вы так думаете! Собакам бывает очень стыдно. За порванную хозяйскую подушку, обоссанный коврик в прихожей, обгрызенные ножки стула, за сожранные прямо из кастрюли щи… Но мне было стыдно по другому поводу. Будь я парнем, как сказала тетя Маня, она бы прокляла меня ещё до того момента, как я бы к ней приблизился. Честное собачье!
Чтобы окончательно не сгореть со стыда, я поднимаюсь на задние лапы и смачно облизываю румяные щеки моей любимой тети Мани. После этого я убегаю прочь, сытые и довольные щенки провожают меня радостным повизгиванием, а тетя Маня машет какой-то пожелтевшей салфеткой и кричит, чтобы я ее не забывал. А разве можно забыть благодетельницу, кто тебя бесплатно снабжает питанием почти в любое время суток? Нет, тетю Маню и ее гостинцы я не забуду никогда, как и безродных щенков, как и вокзал, как и запахи улиц и пригородных электричек. Но кое-что мне нестерпимо хочется забыть. А может, наоборот, вспомнить…
С детства мальчишка по имени Данила отличался жестокостью. Не только по отношению к животным, но и к людям. Не было в этом неказистом пареньке, как говорится, ничего святого.
И ничего ему не стоило оторвать бабочке крылья, прижечь божью коровку горящей веточкой, оторвать комару хоботок (а чего он кусается?).
Он стрелял в птиц из рогатки, мог запросто пнуть щенка или котенка. Учился паренек неважно. Не любил он учиться. Его больше забавляло издеваться над одноклассниками. Особенно над теми, кто послабее. Кнопок на стул насыпать – милое дело, но малое. В грязь толкнуть, обозвать обидно, шариком жеваным бумажным в лицо плюнуть.
Учителя его часто в угол ставили, из класса выгоняли, ругали. А ему все нипочем. Язык покажет и был таков.
Страдали от него все больше девчонки. Он их за косы дергал, подножки делал, толкал. Устраивал вечно всякие пакости. То парту краской вымажет, то жвачку в волосы бросит. Слезы его только веселили и раззадоривали.
Страдала от его нападок больше других одноклассница Юлька. Как ее он, наверное, никого не донимал. Она девочка была прилежная и послушная, отличница. Родители и учителя горя не знали с ней. И по дому помочь, и в школе конкурс какой подготовить – всегда с готовностью и с радостью. Симпатичная была Юлька. Косы длинные, с белыми бантами, платья всегда аккуратные, а глаза голубые как небо.
Ух, как ненавидел ее Данила! Она от него даже в уборной пряталась. А куда было деваться, когда тебе косы вырвать грозятся, на платье уже в который раз «штрих» проливают, учебники в грязи вываливают, да еще вечно зубрилой обзывают!
