© Павел Манжос, 2016
ISBN 978-5-4483-4693-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Давно, взлетев на корабле
Из звёздной пыли,
Меня забыли на Земле,
Меня забыли!
Я дик, мне люди не родня,
Их мир – обманщик!
Опоссум ближе для меня
И одуванчик.
Святому Южному Кресту —
За край планеты —
Я шлю сигналы в темноту…
Мой берег, где ты?
Прожив три тысячи веков
Тревожной тенью,
Я полюбил смех ветерков,
И тяготенье,
И лик берёзовой Руси,
И свет Тибета,
О тех же, кто на небеси, —
Тоска поэта.
А люди то, что мило мне,
Всё разлюбили.
Меня забыли на Земле,
Меня забыли…
(Infant perdu1)
Торжественно, свято, старинно
Шепчу тебе: «Аве, Марина!»
Сияет Твой лик предо мною,
Взмывает Твой лик над страною,
Где кровью поэтов рябина
Окрашена. Аве, Марина!
Глядишь на меня издалёка,
В глазах Твоих – горечь упрёка
И память об острых каменьях.
Стою пред Тобой на коленях:
За всё, что свершилось лавинно,
Прости меня. Аве, Марина!
Над судьбами властвует филин,
А я не всеблаг, не всесилен,
Не смог охранить Твои плечи
От грязи и лжи человечьей.
За всё, что убито безвинно,
Прости меня. Аве, Марина!
Тот странник с большими глазами…
Он молча стоит на вокзале.
Минута звенит расставанья.
Что скажешь: прощай?.. до свиданья?
Землёй ему станет перина.
Верни его. Аве, Марина!
Там строят большой муравейник,
Там правит безбожный затейник,
Там казни вершат лицедеи
Во имя всеобщей идеи,
Там концлагерей паутина,
Там смерть Твоя. Аве, Марина!
Но – тщетно: Ты зова не слышишь.
Лишь пальцем взволнованно пишешь
На влажном окошке вагона.
Вот в дымке лесистого склона
Растаял, проухав совино,
Тот поезд. О, аве, Марина!
За дымкою – ранняя тризна:
Тебя увенчает Отчизна
Тем самым, из строк и куплетов,
Пеньковым венком для поэтов
И крестным гвоздём славянина…
Прости её. Аве, Марина!
Астронавт умирал во вселенной.
Какая красивая смерть! —
Вспышка чёрная боли мгновенной —
И вечности звонкая медь.
Где-то всё ещё призрачно жили
Сапожники, прачки, швеи,
Подбивали, стирали и шили
Усталые души свои.
Жёлчно-жёлтый неистовый карлик
Пронзал его гаммой лучей,
Был последним синеющий шарик
Из добрых бессильных врачей.
Астронавт умирал во вселенной,
И звёзд пополнялась семья,
А кого-то в грязи откровенной
Голодная съела свинья.
Кто-то, лежа на полке чайханной,
Истлел в наркотическом сне,
Исповеданный опийной манной
И истиной в кислом вине.
Астронавт умирал во вселенной,
А в тёмной в глуши мировой
Кто-то слил свои горести с Сеной
Под гулким мостом Мирабо.
Студенистое, мокрое тело
Начало разбухать и синеть,
И прохожий вздохнул отупело:
«Какая ужасная смерть!»
Их не помнят. Их жизнь-лихоманка
Ткёт времени зыбкую ткань:
Настоящей планеты изнанка
Есть будущей горькая дань.
Астронавт – на виду у вселенной,
А петли затем не видны,
Чтобы сияла в красе неизменной
Земля с лицевой стороны.
Сверкающий ветер… Он ожил во мне!
Как жарко лететь на мохнатой спине!
Сверкающий вихрь, как взъерошенный тигр,
Мне путает мысли сумятицей игр…
Светло и спокойно – ни зла, ни беды…
Но только бы каплю холодной воды!
Ах, милая мама, как я тебе рад!
Давай-ка лопату, вскопаем наш сад,
Посадим клубнику сияющим днём,
На тополе старом скворечник прибьём,
А ночь разольёт аромат резеды…
Но только бы каплю холодной воды!
А вот и она, в белом платье. Привет!
И слышу привет её тихий в ответ.
Смеющийся взгляд и берёзовый стан…
Но грезы растаяли: Афганистан!
Дымит БТР у скалистой гряды.
Но только бы каплю холодной воды!
Сверкающий ветер… Он воет по мне!
И слёзы роняет звезда в вышине,
И в вечность зовёт горизонта изгиб…
За что я сражался, за что я погиб?
Пусть камни забудут, что стали седы.
Но только бы каплю холодной воды!
Давным-давно, когда цветы
Цвели по всей земле,
Жил Белый Мамонт Доброты
В единственном числе.
Он был умнейшим средь зверей,
Душой – белей белил,
И люди делались добрей,
Где в хобот он трубил.
Но вот однажды чёрный мор
Напал на племена,
И старый вождь развел костёр
И вызвал колдуна.
И тот изрёк, свой пляс свершив
По углям и костям:
«Покуда Белый Мамонт жив,
Не быть конца смертям!
И если хочешь до Звезды
Последних мёртвых счесть,
То сердце зверя должен ты
Сырым со мною съесть.
Подвластен только тучам дождь,
А век земной – богам…»
И повелел ловушки вождь
Устроить по логам.
Был ранен зверь и пал без сил,
А вождь облил вином
И сердце тёплое вкусил
В застолье с колдуном.
Но длился мор, а племена
Трясло от заварух:
Сердца расплавила война,
Вражды и злобы дух.
Поныне жгут они мосты,
Но виден мне во мгле
Тот Белый Мамонт Доброты
В единственном числе.
Но если по дороге куст
Встаёт, особенно – рябина…
Марина Цветаева
Дороже всех диковин на земле,
Бумажной неразвенчанной святыней
Лежал билет в потёртом кошеле,
Утерянном в каком-то магазине.
А может, обронённом на тропе —
Под колессо машине иль трамваю?..
А может, и украденном в толпе —
Я этого теперь не разгадаю.
Он так же тонок был и так же бел,
Как все его бумажные собратья,
Но как он стал важнее важных дел —
И этого не в силах разгадать я.
Я лишний раз его не доставал,
Я лишний раз не смел его коснуться,
И вот – исчез он, как и не бывал,
Едва успев в ладони перегнуться.
И, шаря по карманам впопыхах,
Я чертыхался яростно-угрюмо,
Виня кого-то в мерзостных грехах,
А с ним себя, растяпу-тугодума.
Доказывал у входа горячо,
Красноречив, как опытный оратор,
Сто тысяч раз и раза три ещё,
Но был суров и глух администратор.
Он резко отвечал, что полон зал,
Он говорил, что зря я время трачу…
Я ничего ему не доказал,
И всё же верил в случай и удачу.
И – долгожданный миг! Не помню как,
Но я проник – стучи и отворится! —
Летит твой лик сквозь синий полумрак,
Поэзии опальная царица!
Летит ко мне и к, замершим, другим
С зеркальной глади крышки фортепьяно,
И женский голос с призвуком тугим
Твои стихи читает – без изъяна!
И я уже с тобой – к плечу плечом,
Твоей моя отмечена судьбина…
А мой билет? Он, в общем, ни при чём:
Мне дорог куст. Особенно – рябина…
Они ни в чём не виноваты —
Ладони, что легли на крест.
Был лёгок их порыв крылатый,
Но так тяжёл – Пилатов жест.
Раскинутые для полёта
И пригвождённые для мук…
Не ведал Рим в тенётах гнёта
Таких летящих в небо рук.
А гвозди слепо выполняли
Приказ слепого молотка,
И ни тревоги, ни печали
Не знали ржавые бока.
С того железного почина
Века дремучие спустя
Кижинский выстроил детина
Храм без единого гвоздя.
В чащобе девственного леса,
Чтоб князю тьмы не быть слугой,
От их проклятого железа
Укрылся праведник другой.
Изведал тленья злую силу
Тот храм, а Лыкову-отцу
Железом вырыли могилу…
Sic transit!.. Всё идёт к концу.
Но гвозди сделала планета
Не из железа – из людей,
И крепче, по словам клеврета,
На свете не было гвоздей.
И арестанта-поселенца
Солдатско-царскую шинель
И плоть Кронштадта и Лиенца
