Тем дождливым утром я вышла из дома за несколько часов до рассвета. Я ехала на велосипеде по блестящим мокрым улицам. Короткая зеленая пелерина спасала меня от дождя, но рукава пальто вскоре вымокли насквозь. Когда я проезжала переулок, в котором теснилось стадо коров, в нос ударил смрад навоза и крови. Мальчишка в мужском пальто выкрикнул мне вслед какое-то ругательство. Я нажала на педали и обогнала автомобиль, который ради экономии бензина тащился с черепашьей скоростью.
Как обычно, я оставила велосипед на аллее, навесив на заднее колесо кодовый замок (естественно, германского производства. Интересно, где я найду замену, когда его механизм заржавеет?). Распустила боковые тесемки юбки и достала из багажной корзинки вымокшую под дождем сумку. Я бы предпочла проделать на велосипеде весь путь до больницы и добралась бы туда вдвое быстрее, чем на трамвае, но наша главная терпеть не могла, когда медсестры появлялись на работе вспотевшие.
Выйдя на мостовую, я едва не попала под дезинфекционную тележку. В воздухе над ней витал сладковатый смолистый аромат. Я увернулась от мужчин в масках, которые мыли брусчатку около водосточных канав из шланга, который тянулся из зарешеченного стока вдоль дороги.
Я миновала импровизированную часовенку в честь павших воинов – деревянный триптих, задрапированный британским флагом. Еще там стояла выщербленная Дева Мария в одеянии небесно-голубого цвета, полочку под ее ногами усыпали увядшие цветы. На триптихе были выведены десятки ирландских фамилий – из нескольких десятков тысяч павших, из сотен тысяч отправившихся на фронт. Я подумала о брате, который остался дома и доедал свой тост.
Яркий электрический фонарь на трамвайной остановке казался размытым пятном на фоне занимающейся зари. Фонарный столб был обклеен объявлениями: «ИСТОЩЕНЫ И ОСЛАБЛИ ОТ СЛИШКОМ ТОРОПЛИВОЙ ЖИЗНИ? ПРЕЖДЕВРЕМЕННО ЧУВСТВУЕТЕ СЕБЯ СТАРЫМ?»
Завтра мне исполнится тридцать.
Но я не позволяла себе страшиться этого числа. Тридцать означает зрелость, определенное положение в обществе и силу, разве нет? Даже избирательное право – ведь его уже распространили на женщин старше тридцати, отвечающих имущественному цензу. Правда, перспектива голосовать представлялась мне нереальной, потому что всеобщих выборов в Великобритании не проводили уже восемь лет и не собирались проводить, пока не закончилась война, и только Богу известно, какая ситуация тогда будет в мире.
Мимо прогрохотали первые два трамвая; они были забиты до отказа, вероятно, на этой неделе отменили еще несколько маршрутов. Когда подошел третий, я кое-как втиснулась в вагон. Туфли на резиновом ходу скользили на мокрых от карболки ступенях лесенки. Вагон рассекал предрассветную тьму, его мотало из стороны в сторону, поэтому я, крепко вцепившись в поручень, с усилием поднялась наверх. Пассажиры на верхней площадке, похоже, вымокли до нитки, и я встала под навес, вдоль которого тянулась надпись:
ПРИКРЫВАЙТЕ РОТ ПРИ КАШЛЕ ИЛИ ЧИХАНИИ… БОЛЕЗНЬ СЕЮТ ГЛУПЦЫ И ИЗМЕННИКИ.
Разгоряченная после велосипеда, я нырнула в утреннюю прохладу, и теперь меня слегка познабливало. Двое мужчин на скамейке-империале подвинулись в разные стороны, освобождая мне место, и я втиснулась между ними, поставив на колени саквояж. Косой дождь моросил прямо на нас.
Трамвай, пронзительно визжа, набрал скорость и промчался мимо вереницы конных кебов, но зашоренные лошади не обратили на него ни малейшего внимания. Внизу, в конусе уличного света я заметила пару: держась за руки, они спешили по своим делам, и заостренные маски на их лицах напоминали клювы неведомых птиц.
Сквозь толпу пассажиров верхней площадки пробирался кондуктор. Его фонарик – плоский, точно фляжка для виски – испускал дрожащее сияние, освещая колени и ботинки. Я выудила из перчатки потную монетку, бросила ее в кружку, на дне которой болталась мутноватая жидкость, и подумала: неужели карболка и впрямь способна смыть с монет все бактерии?
– Этим вы оплатите проезд только до Колонны, – предупредил меня кондуктор.
– То есть тариф повысили?
– Ну что вы, это могло бы вызвать волнения. Но теперь за пенни можно доехать только до Колонны.
Раньше я бы посмеялась над этой шуткой.
– А до больницы…
– Надо добавить к вашему пенни еще полпенни, – ответил кондуктор.
Я достала из саквояжа кошелек и нашла нужную монетку.
Мы проехали мимо железнодорожного вокзала: внутрь чинно входила вереница детей с чемоданами, которых родители отправили за город в надежде, что там они будут в безопасности. Но, насколько я могла судить, эпидемия свирепствовала уже по всей Ирландии. Это незримое исчадие зла имело десятки имен: «великая инфлюэнца», «солдатская/окопная болезнь», «синяя инфлюэнца», «черная инфлюэнца», «грипп» (всякий раз, услышав это слово, я представляла себе увесистую опухоль на плече, вроде гриба-паразита, вросшего в ствол дерева). Иногда для обозначения инфлюэнцы прибегали к эвфемизму: «заболевание». Или «фронтовой недуг», исходя из соображения, что это некий побочный эффект длившегося четыре года смертоубийства, инфекция, зародившаяся в окопах и распространившаяся по всему миру в условиях повальной неразберихи.
Мне, можно сказать, повезло. Я оказалась одной из тех, кто легко отделался. В начале сентября я слегла с ломотой во всем теле. Я уже была достаточно наслышана об этом жестоком гриппе и перепугалась не на шутку – но в считаные дни снова встала на ноги без каких-либо симптомов, только еще несколько недель все цвета чудились мне в каком-то серебристом ореоле, словно я смотрела на предметы сквозь запотевшее стекло. Если не считать этого, никаких последствий болезни не испытывала, ну разве что пребывала в несколько подавленном настроении. Но в общем беспокоиться было не о чем.
Доставщик – парнишка с торчавшими из-под шортов ногами-спичками – промчался мимо трамвая на велосипеде, подняв разноцветный веер маслянистых брызг. Должно быть, подумала я, трамвай еле тащился в редком потоке автомобилей, чтобы не тратить много электричества или в соответствии с новой инструкцией. Я бы уж давным-давно оказалась в больнице, если бы главная медсестра позволяла нам добираться до нее на велосипеде.
Но даже если бы я нарушила это правило, она бы все равно ничего не узнала, потому что последние три дня лежала в женском инфекционном отделении, заходясь от кашля и не в силах произнести ни слова. Но мне не хотелось действовать за спиной главной, пользуясь ее беспомощным состоянием.
