Привет, мистер Шляпа!
Прости, что так долго не писал тебе писем. Точнее – что не писал их вообще. В принципе, можешь и не прощать. Я и сейчас пишу просто потому, что нам задали это в школе – написать письмо одному из своих друзей. У меня нет друзей, поэтому я пишу тебе. Тебя тоже нет, но пускай.
Я не думаю, что я определился с карьерой. По-моему, это вообще не важно. Какая разница, что я решу, если в большинстве случаев мои решения разбиваются вдребезги, равно как и мечты с надеждами? Я могу тебе сказать, что мечтаю быть мечтателем и получать за это деньги. Вот она, моя карьера – фантазер. Сойдет?
Почему? Да потому что я не хочу тратить определенную часть дня на то только, чтобы трудиться в поте лица и зарабатывать себе на пропитание. Меня, к тому же, ни одна работа не завлекает. Так что я не думаю, что когда-нибудь кто-нибудь увидит меня в качестве рабочего, беспрекословно исполняющего возложенные на него обязанности.
Ты выбрал быть учителем иностранных языков? Поздравляю: языки – это еще более или менее интересно, так что отчасти поздравление искреннее. Однако не понимаю твоего стремления к общению с людьми. Переводчик, учитель… Все это подразумевает наличие кого-то в непосредственной близи к тебе. Не могу понять. Хоть убей, не могу. Но это твоя жизнь, и это твое право гробить ее по-своему.
Ты пишешь, что, мол, хочешь поехать в другие страны. Опять же – люди… Но я уже понял, что ты человек общительный. Твоя беда. Твой минус. Как насчет полететь в Идарис, к примеру? Там людей много, не находишь? Что думаешь об их культуре? Как считаешь, как они тебя видят – таким, каким ты хочешь казаться, или же таким, какой ты на самом деле есть?
Оэджи.
Как только Кариль пришла домой, она отправилась на кухню и поставила чайник. Когда вот так вот, среди ночи, возвращаешься домой после бара, а назавтра надо еще проверить кучу домашних заданий своих учеников, то избавить от сонливости и депрессивности помогает лишь кофе. Только что смолотый и сваренный кофе – что может быть лучше? Это не растворимый порошок, который пьешь, только когда нет времени сделать нормальный, это именно настоящий кофе, пить который одно удовольствие.
Пока чайник нагревался, Кариль достала кофемолку и воткнула вилку в розетку, засыпала туда кофейные зерна. Звук размола приводил в чувство ничуть не хуже самого кофе на выходе. Это дребезжащее и, казалось, невозможно громкое тарахтение заставляло сон в страхе убегать прочь, и сознание каким-то непостижимым образом прояснялось. Стоя на кухне в ожидании, Кариль даже подумала, что чувствует себя так, словно и не пила ни капли – ни вино, ни виски, ни… Нет, там было много всякого, и нельзя просто так о таком забыть.
Теперь аромат кофе заполнял всю комнату, которую женщина по неясной причине называла кабинетом. От кабинета тут только стол, а все остальное – чистая спальня. В двухкомнатной квартире не особенно-то обустроишься. Вариантов тут не так много. Может, чтобы не чувствовать себя некомфортно в своей норке, Кариль и решила назвать одну из комнат красивым словом «кабинет»? Кто знает.
Она сидела перед стопкой тетрадей. Локти поставлены на стол, пальцы зарываются в волосы, глаза раскрыты настолько широко, что у случайного наблюдателя это могло бы вызывать желание перекреститься. Единственным источником света в комнате, да и во всей квартире сейчас, была только настольная лампа, раздирающая темноту в одной лишь ее части – непосредственно над рабочим местом Кариль.
В висках стучало. Клонило в сон. Хотелось просто выключить свет и провалиться в забытье. Зачем только она пошла в учителя? Почему вообще решила идти работать? Какая она все-таки самонадеянная! Думала, что сможет прожить своими силами, работать в поте лица, однажды дослужившись чуть ли не до директора, тем самым обеспечив себе беззаботную жизнь дальше. Она-то надеялась всему миру показать, что она не сдаться, что она сможет пересилить саму себя, стать Кем-то, «пробиться».
Но была проблема. Эту проблему Кариль все время пыталась не принимать во внимание, и в том была непосредственная ошибка.
Ей не хотелось работать.
На самом деле было бы даже странно, если бы в двадцать семь лет ей хотелось работать. Двадцать семь – это расцвет юности, это кипение жизни, это активность и желание отдыхать и веселиться. Идти работать до тридцати пяти лет – это все равно, что вешать себе хомут на шею, подписывать договор на рабство, ожидая от всего этого только лишь счастья и успеха. Но на самом-то деле все не так обстоит.
Вот как делают умные девушки? Умные девушки не думают о всяких этих работах – какой в том толк, если у каждой уже чуть ли не с рождения в голове формируется план? Его осуществлению способствуют хитрость и красота, а сам он как нельзя более прост: надеть что-то пооткровеннее, пойти в место скопления всяких снобов, похлопать ресничками, пострелять глазками, ответить «да» перед священником – все. Малина. Считай, что беззаботность у тебя в кармане.
Более сложная версия включает в себя еще один этап – рождение детей и последующий развод с загребанием большого количества денег себе в руки.
Самый продвинутый план – это сложная версия без детей.
А она? А что Кариль?
А Кариль, видите ли, «не такая», она всего сможет добиться сама. Да чего ж тут добьешься с зарплатой, тринадцать сотых которой уходит на налог, треть – на оплату квартиры и услуг и еще треть – на пропитание?
Надо было засунуть самоуважение как можно дальше в задницу и пойти по многими выбранной дорожке – найти себе богатого папеньку и жить-поживать в особняке…
Кариль мотнула головой из стороны в сторону, внезапно заметив, что уже в который раз перечитывает строки на листке перед собой.
Все эти мысли… О профессии и выборе пути существования… Все это было навеяно этой экс-деревяшкой с чернильными загогулинами, называемыми буквами.
Смутно припоминалось, что она задавала то ли 6 «Б», то ли 8 «А», то ли какому-то другому классу написать письмо одному из своих друзей-одноклассников. Давался обрывок вроде как полученного письма, и необходимо было настрочить ответ, придумав имя адресата. Да-да, было-было.
«Ты уже что-то решил насчет своей карьеры? Какую хочешь работу выбрать? Почему?» – было написано в том отрывке.
Кариль отпила от чашки и, протерев глаза костяшкой указательного пальца, взяла листок в руки, принялась вновь его перечитывать.
Весь текст казался странно знакомым. Возникло что-то типа дежа-вю. Может, Кариль и удивилась бы этому, но сейчас у нее было готово обоснование: она уже несколько раз читала эту работу. Тут уж хочешь не хочешь, а чувство дежа-вю возникнет.
