– Борька, иди кушать, я кашу приготовила! – раздался крик матери, стоящей за огромной кастрюлей около плиты.
Маленький Борис по-детски неряшливо начал торопливо подниматься с бетонного пола, сидя на котором что-то аккуратно рисовал на бумаге черным, слегка пачкающим ручки, мелком. Когда мальчик встал, он схватил с пола тонкий листок, на котором виднелись очертания уже готового рисунка. Мальчик не забыл и про черный мелок. Борис положил мелок в карман, а рисунок торопливо понёс к матери, которая, наверное, уже ждала его за накрытым столом
.
– Мам! Мам! – раздавался детский голос все стремительнее и стремительнее, все больше приближаясь к столу.
– Борька, садись скорее. Концентратовая каша, твоя любимая. – мать продолжала зазывать свое чадо за стол, однако тот будто бы игнорировал все ее слова, протягивая рисунок.
Татьяна была хорошей матерью. Ей очень нравилось нянчиться со своим ребенком. Он был для нее единственным счастьем, единственным светом во всем бесконечно холодном и мрачном ГигаХруще. Однако больше всего ей нравилось смотреть за тем, как ее Борис был чем-то молчаливо занят. К примеру, мальчику очень нравилось рисовать.
Наблюдая за тихим рисованием Бориса, который лишь иногда издавал какие-то звуки, подобные мычанию, Татьяна вспоминала тот адский шум, что стоит на ее работе круглые смены.
Шум ткацкой фабрики, звучащий необычайно громким унисоном тысячи станков, способный свести с ума любого неподготовленного человека, давно стал для Татьяны чем-то обыденным. Она никогда не тяготела к этой отрасли производства, ей никогда не нравилось стоять по восемь часов за смену около шумного станка. Если признаться честно, то ей никогда ничего не нравилось, кроме ее сына и ее мужа. Впрочем, ее мнение никому не было интересно.
Нужно было выбрать профессию, потому что работать должны все, и Татьяна выбрала ткацкое дело: может ей казалось, что там она найдет свое призвание…
Жаль, что сейчас она всего лишь один из сотен обычных работников.
Единственное, что по-настоящему радовало Татьяну и держало ее на плаву, это ее сын.
– Что там у тебя? – спросила мать, улыбаясь, а после взяла из рук улыбающегося Бориса его рисунок.
– Там мы все! – улыбчиво подметил Борька.
Затем он запрыгнул на стул, пододвинулся к столу и принялся есть бледного оттенка кашу, иногда посматривая на мать, ожидая ее счастливой реакции на его шедевр.
На глазах, несколько секунд назад счастливой и улыбающейся, матери начали накатываться слёзы. Ее лицо побледнело, а милая улыбка стала натянутой. Сердце в груди Татьяны внезапно стало очень тихим, его шум перебили пульсации по всему телу, отдающие в уши беззвучным эхом.
На рисунке Бориса была нарисована вся его семья: Мама, Папа и он сам. Рисунок был по-детски кривой, но от того не менее обаятельный и аккуратный.
На голове матери прямыми линиями были нарисованы ее темно-русые, длинные волосы, а под большой и округлой головой узнавался ее багряный сарафан, но поскольку у мальчика был только один мелок – черный (другие были в еще большем дефиците), то и весь рисунок имел лишь один цвет. Черный, но оживающий в руках мальчика, цвет.
Рядом с мамой был нарисован сам Борька. Он был гораздо короче матери, но голова была почти такая же по размеру, тоже круглая и немного кривоватая. Зато тельце было у Бориса совсем маленькое. На нем узнавалась лишь одна деталь – клетчатая рубашка с коротким рукавом, которую Борис очень любил, так как ему её сшила мать на прошлый день рождения. Последним человечком на рисунке был отец Бориса.
Евгений Юревич – умный и очень талантливый ученый НИИ, который отчаянно пытался придумать средство против слизи, заполонившей весь ГигаХрущ. Настоящий герой! Но на рисунке собственного сына, он всего лишь один из трех милых человечков, которого от других отличают лишь очки, что висят на маленьких глазах в виде точек, и самое длинное тельце.
– Очень хорошо, сынок… – пытаясь не расплакаться, сказала Татьяна. – Я очень тебя люблю, Борька. – сказав это, она погладила малыша по голове.
– Мам, а папа скоро вернется? Я скучаю по нему. – вздыхая вопрошал маленький Борис.
В ее голосе чувствовалось болезненное, обжигающее изнутри, как уксус, притворство, за которым она пыталась скрыть от сына смерть своего мужа.
Во время исследований черной слизи Евгений, по неизвестным обстоятельствам, погиб. Партия пообещала помочь семье, которая лишилась мужчины, но в этих обещаниях Татьяна не чувствовала реального желания помочь.
Новость о смерти мужа буквально сбила Татьяну с ног. Ей было страшно остаться одной в холодных коридорах Хруща, который никогда не казался ей родным. И, скорее всего, никогда ей таким не покажется.
Благо она была не одна, у нее есть прекрасный и добрый сын, которого она воспитывает в любви и опеке, пытаясь вырастить из него хорошего человека. Только эти мысли поддерживали в матери силы. Если бы не ее сын, то она бы уже как квартал с лишним висела бы на люстре. Татьяна очень болезненно перенесла потерю мужа.
Погладив сына по голове, Татьяна ласково указала сыну на тарелку и затем сама принялась за скудную трапезу.
Не успела семья поесть, как раздался тяжелый стук в металлическую гермодверь.
– Та-а-ань! Открой, пожалуйста! – пробурчал пьяный и немного осипший голос, который, просачиваясь через металл, звучал в квартире словно эхо мегафона.
Татьяна игнорировала стук в дверь, пытаясь отвлечь от них и Бориса, но мальчик уже успел обратить внимание на странного гостя и решил спросить у мамы:
– Мам, это к нам гости? К нам ведь? – неподдельный интерес и интрига чувствовались в высоком голоске мальчика.
– Нет, не к нам. Наверное, дверью ошиблись. Ешь давай, а то остынет. – моментально отрезала мать и указала чаду на полупустую тарелку каши. Лицо ее из сравнительно безмятежного превратилось в маску паники, волнения, может даже злобы. Она чуть сгорбилась над тарелкой, закрыла глаза и крепко сжала в кулаке ложку.
– Мам, ты чего? – поинтересовался Борис, глядя на ее состояние. Его глаза вопрошали, и желали ответ как можно быстрее.
– Все хорошо, крошка. Доедай побыстрее. – выпрямившись сказала на выдохе Татьяна, поглядев на потолок.
Постукивания в дверь постепенно утихли. Татьяне стало легче.
Боря принялся спешно проглатывать кашу. Вкус любого блюда из концентрата ни с чем не сравним. Как ни вари эту пресную субстанцию, она ей и останется. Однако Борис выглядел как тот, кто наслаждается даже такой едой. Он улыбался и едва заметно (чтобы мать не наругала) по-детски игрался ложкой с кашей. Наверное, дело в том, что эта каша – мамина.
