Андрей Иванович скосил глаза на часы. До назначенной встречи оставалось десять минут. Он знал, что на такие встречи не опаздывают, а тут, как назло, попал в пробку. Как всегда в таких ситуациях, у него заныло сердце, тяжело застучало в висках. Нащупав в кармане пузырек с лекарством, он вытряхнул на ладонь шарик, бросил под язык…
Дышать стало легче, боль отступила. Он глубоко вздохнул, откинулся на спинку сиденья.
Между застрявшими в пробке машинами ловко сновали продавцы газет, попрошайки. Мальчишка лет тринадцати остановился возле его «Мазды», выкрикнул:
– Скандальный развод олигарха! Последняя гастроль знаменитого иллюзиониста! В Неве появились пираньи! Покупайте газету «Штопор»!
– Почему «Штопор»? – заинтересовался Андрей Иванович.
– Потому что с ней пробки станут незаметными! – отозвался юный газетчик. – Купи, дяденька! Всего десятка!
Андрей Иванович сунул бойкому мальчишке десятку, бросил газету на сиденье. Не то чтобы его интересовали скандальные слухи, просто в этом предприимчивом подростке он вдруг увидел себя самого – лет тридцать тому назад…
Машины тронулись. Андрей Иванович выжал сцепление, переключил скорость, понемногу прибавил газ и вздохнул свободнее. Еще вполне можно успеть на встречу…
Его внимание привлек какой-то шорох справа на сиденье.
Он скосил глаза…
Рядом с маленькой сумкой-барсеткой тисненой испанской кожи лежала та самая бульварная газетка. Пираньи, олигархи, воротилы шоу-бизнеса – их изображения украшали первую полосу…
Газета шевельнулась.
Что за черт?!
Андрей Иванович на долю секунды зажмурил глаза, хотя и знал, что за рулем нельзя терять внимание. Но если у него начинаются галлюцинации – это еще хуже.
Он бросил взгляд на дорогу и вновь взглянул на чертову газетенку.
Верхний лист чуть заметно приподнялся, и из-под него выскользнула треугольная серая головка с немигающими черными глазами. Узкий раздвоенный язык, плоские ноздри…
Змея приподняла голову и уставилась своими немигающими глазами прямо в глаза человеку.
Сердце его глухо екнуло и провалилось в пропасть, во рту стало горько и сухо, перед глазами поплыла красная пульсирующая мгла. Руки стали ватными, непослушными. Они выпустили руль, и машина, потеряв управление, вильнула и на полной скорости врезалась в фонарный столб. Раздался резкий скрежет рвущегося металла, посыпались стекла, но Андрей Иванович этого уже не слышал. Он скользил куда-то по длинному темному коридору, а впереди маячило ослепительное голубое сияние…
– Отъездился, болезный! – проговорила какая-то сгорбленная старушка, свидетельница аварии, и перекрестилась на купола Никольского собора.
– Садятся за руль пьяные! – подал реплику и мрачный мужчина в зеленой куртке, стоявший у обочины. – Хорошо, только сам разбился, а мог ведь еще кого-то сбить! Вон, прямо ведь на тротуар выскочил! А если бы там был кто-нибудь? Дают права всяким!
Разбитая «Мазда» тонко подвывала, как будто звала на помощь. Мертвый водитель уронил лицо на приборную доску, словно его свалила внезапная усталость. Правая дверца машины от удара распахнулась. Подбежали – тут же – любопытствующие граждане. Ветерок выдул из двери бульварную газетенку с портретом знаменитой эстрадной звезды в самом непотребном виде. Человек за рулем был мертв, это было ясно с первого взгляда. Больше на сиденье рядом с ним ничего не было.
Есть в Петербурге места, куда нужно приходить в определенное время года, тогда замысел творца города становится особенно очевидным и четким. Например, стрелка Васильевского острова отлично смотрится в ветреный летний день, когда солнце слепит глаза, торопливые белые облака отражаются в Неве – и не понять, облака ли это или барашки на волнах. Когда огонь на Ростральных колоннах стремится в небо, а вода из фонтанов на реке пытается догнать его, хоть и знает, что дело это пустое. И брызги, подгоняемые ветром, летят на берег, отпугивая толпы туристов, пришедших полюбоваться на эту красоту, и достигают подножия колонн, но до огня им никогда не добраться.
Или в сырой зимний день, когда деревья в Михайловском саду покрыты инеем, приятно скользить по обледенелым дорожкам, вспоминая сказки Андерсена, а потом выйти к боковому фасаду Инженерного замка, поглядеть на статуи с шапками снега на головах, привычно поразиться оттенку стен, вспомнив легенду о том, как Павел Первый велел покрасить стены замка под цвет перчаток своей фаворитки.
Можно гулять в Летнем саду, шурша осенними листьями, можно идти вдоль берега Лебяжьей канавки, глядя в темную осеннюю воду, можно дойти до портика Нового Эрмитажа и, улучив минутку, пощекотать ближайшему атланту черную ледяную пятку, не боясь, что он лягнет тебя ногой в ответ.
В такие дни городу прощается все: полугодовая зима, сопровождаемая нудным дождем пополам с мокрым снегом, отвратительное дорожное покрытие, вечно ломающиеся снегоуборочные машины и ужасная привычка городских властей чинить трубы в начале отопительного сезона.
Человек, сидевший в кафе на террасе возле бывшего Никольского рынка, имел все предпосылки к тому, чтобы чувствовать себя счастливым.
Перед ним открывался дивный вид. Стояла середина октября, светило солнце, на синем небе не было ни облачка. С яркостью солнечных лучей соперничали клены Никольского сада, покрытые листьями различных оттенков желтого и красного. Листья падали на землю, медленно кружась, создавая тем самым дополнительный световой эффект. Прямо перед собой посетитель кафе видел пересечение двух каналов – Екатерининского и Крюкова, почти рядом с ними располагались три мостика. Еще четыре моста виднелись в обозримом пространстве, таким образом, не вставая с места и даже почти не вертя головой, можно было видеть все семь мостов.
Солнце отражалось в воде каналов, желтые листья плыли к Фонтанке, а потом, если повезет, и к Неве. Воздух был свеж и по-осеннему прозрачен, и над всем этим великолепием нависал Никольский собор, и больно было глядеть на золотые купола, до того жарко горели они на солнце.
Солнце не попадало на террасу, там было прохладно, и к каждому столику вынесен был специальный электрический обогреватель – нечто похожее на торшер, только сверху лился не свет, а тепло.
Официантка Люся наблюдала за клиентами, сидевшими на террасе, сквозь приоткрытую стеклянную дверь. Было позднее утро, народу немного. Мама с сыном лет семи ели мороженое, немолодая пара пила чай с фруктовыми пирожными, а в углу сидел хорошо одетый мужчина от тридцати пяти до сорока лет и читал газету. Мужчина был симпатичный, пожалуй, даже привлекательный, однако – странное дело! – как только Люся отворачивалась, она тут же забывала его лицо. Люся уже принесла ему чашку кофе и получила в ответ благодарную улыбку, потому что кофе она варила отлично, это все признавали, а для этого симпатичного мужчины она постаралась особенно, потому что угадала в нем истинного ценителя хорошего кофе.
