В нашем селе произошла трагедия. Это для города, если бы произошло то же самое, что и у нас, то называлось бы не трагедией, а драмой. А для нашего десятитысячного посёлка это трагедия.
Молодая семья: жена, муж и маленький ребёнок. Ребёнок – пятилетний мальчик – ночевал в тот раз у дедушки с бабушкой. А в эту ночь папа семейства зарезал мать семейства, а после, нахлебавшись водки, поджёг дом и осознано сгорел в нём, – наверно, будучи уже в отключке, задохнувшись во сне.
Слухи распростронились быстро и я всё узнал почти в подробностях обо всём, что послужило виной греху. Впрочем, можно было и не узнавать, ведь можно и так легко догадаться, что виной греху была ревность.
Но я разузнал, послушал разные сплетни, дабы выяснить – было ли основание ревности. И из всего что я услышал, я сделал вывод в пользу всё-таки того, что основание было.
Сам я этих людей никогда не видел. По рассказам: муж был полненький работяга, а жена почти красавица, впрочем, тоже полненькая…
Я вовсе не репортёр и не собираюсь тут приводить подробное расследование, – да и нужно ли оно? Я разговорился на тему этой трагедии со своей бабушкой, – которой уже, к слову, восемьдесят шесть лет (тьфу-тьфу-тьфу, дай бог ей здоровья), – и вот она-то меня очень удивила…
Какой же я дурак, что люблю читать новости и смотреть передачи про преступления, а историю своей родной башки не знал. Она поведала мне, что её маму выдавали замуж, так сказать, «вслепую». То есть, до первой брачной ночи моя прабабушка не видилась с моим прадедушкой.
«Раньше все так выходили замуж». – как бы оправдывая эту дикость, смаковала свои воспоминания бабуля. Я, разумеется, стал сокрушаться – «Да как же это возможно, это же не по любви и т.д.» Бабушка резнно объясняла, что мол ничего в этом плохого нет и что родителям молодожёнов видней с их взрослого опыта – кто кому подходит…
«Зато люди были смиренней!» – с какой-то ноткой горечи в голосе сказала она. – «Не то что сейчас – кто во что горазд. В сорок лет уже развестись успеют по нескольку раз.»
Мне стало стыдно говорить на эту деликатную тему с бабулей, но я таки не удержался и спросил:
– А что, разве раньше не разводились или не изменяли?
Я понял по тёмным глазам бабули, что задел её за живое. Я подумал, что она сейчас замнётся и сменит тему. Но она неожиданно и даже с оживлением развила её.
– Изменяли, Серёж (это моё имя).
– И как изменяли? В публичные дома ходили? Так у нас, кажется, никогда здесь таких домов и существовать не могло.
– Домой приводили.
– Как это домой?! – открыл рот я от удивления.
– Ну вот так вота… – опять как бы с горечью произнесла бабуля.
– Да не может этого быть!
– Почему же не может? – лукаво взглянула мне в глаза бабубля, как мне показалось.
– А! Ну разве что какие-нибудь асоциальные элементы. – догадался я.
– Да не обязательно асоциальные. (бабушка несколько смутилась, но продолжила) Ты ведь знаешь дядю Женю?
– Это который через три дома от тебя живёт?
– Он самый…
– Бабуля, да он же святой человек! Что ты такое говоришь.
Признаться, я грешной мыслью подумал в этот момент, что бабушка сочиняет, что она может быть уже в моразме.
– Это он сейчас «святой», как ты выразился. А в молодости…
Дядя Женя был действительно в моих глазах одним из самых прекрасных людей, которых я встречал. Он с детства и до сих пор относился ко мне как к родному. Всегда первый с улыбкой приветствовал меня, задавал рутинные вопросы по поводу житья-бытья. И я всегда был уверен, что в случае какой нужды к нему можно будет обратиться и он поможет. Правда, случая такого не представлялось ниразу.
– И как же он приводил? Пока жены дома не было? – не обращая внимания на то, что подобен библейскому Хаму, задавал я свои вопросы.
Бабуля кажется не руководствовалась такими высокими материями, но отвечала скупо, – видимо не желая убивать во мне веру в людей.
– По всякому бывало. – скупо ответила она. – И все соседи это знали. Да и у самих-то этих соседей в большинстве своём ничуть не лучше…
Господи! Бабушка будто окатила меня ведром холодной воды! По её этой фразе, что и «у самих-то этих соседей ничуть не лучше», я сразу понял приблизительно о ком она говорит. И всё-то это люди успешные и ненуждающиеся, и у всех-то у них свиду всегда всё было хорошо.
Почему я это понял, что она говорит именно про тех успешных, а не про нищих и спившихся? Потому что посёлок у нас богатый и нищих, во-первых, очень немного, а во-вторых, с ними никто и не общается всерьёз.
Я ушёл от бабули, а по дороге домой задумался: это вот значит чем тогдашние люди были «хороши» в сравнении с современными – что дескать они не разводились (или не убивали), а просто терпели. Бабушка рассказывала мне конечно про мужские измены, про женские она не вымолвила ни слова. А если б я её допытал, то наверно она бы обнаружила в истории и разводы, и убийства.
А стало быть, раз ничего не меняется, то и сейчас так же жёны живут с предателями в одной семье, а мужья порой превращаются из благородных оленей в охотников…
(Вечер. Девица разговаривает с мужчиной, но боится и доконца не понимает, спит ли она или всё-таки собеседник её реален, а не призрак.)
– Ты был так нежен, так заботлив.
Теперь холодный как хрусталь.
– Меня взяла печаль и грусть.
К тебе я больше не вернусь.
– Но как же жить? Ведь без тебя
Мне свет не радостен от дня.
– Я знаю. Но во мне ли суть?
Я сам себе свой строил путь.
Не поезд я – вот мой ответ, —
Ты не вагон, чтобы тебе
За мной влачиться и терпеть.
– Согласна. Да, го́ре со мной…
Тебе важнее твой покой.
А я умру в тоске одна!
– Да брось ты, милая моя!
Тебе лишь стоит захотеть —
Развеселят тебя, – что, нет?
Ведь ухажёров пруд-пруди.
Не стать мне с ними, уж прости.
– Ах, в ревности ль твоя беда?
Скажи мне правду, слышишь, а?!
– Для ревности я слишком стар.
Ревность давно не мой кошмар.
– А я ревную день и ночь!
И знаешь что – пойди ты проч!!!
Сходи младую навести, —
Она соскучилась поди!!!
– Да боже, хватит, по́лно же
Играть спектакль в кураже.
Твоих героев коль ссчитать
И разделить если на пять,
То всё равно не хватит мне
Загнутых пальцев в кулаке.
И что ты хочешь от меня —
Монаха хочешь, правда, да?
Монашкой те сначала б стать,
То я с тобой б мог совладать.
– О Господи, всё так смешно!
Как в глупом мыльненьком кино!
Ревнует тот, кто сам король
И тот, кто «дам клеймит как ноль».
– Я не король, но не монах.
Ты не свята́, но в сердце страх.
Тебе бы мучить день за днём,
Чтоб потушить в себе огонь.
А я хочу в покое жить.
И как же нам с тобой решить?
Неразрешимый наш союз.
Единственно теперь боюсь,
Что вновь в огонь я твой влюблюсь.
