В общем, дело было дрянь.
Дёрнул меня чёрт устроиться «гнуть позвонок»[1] в этот трухляк – ОАО «Кирпичный завод», где большая часть мужского контингента, работающая на основном производстве кирпича, пришла из таких стрёмных мест обитания, где перемещение людей ограничено до минимума колючей проволокой под напряжением, с расставленными по периметру смотровыми вышками, дежурящими на них денно и нощно суровыми ребятами с погонами внутренних войск на плечах и автоматами Калашникова в руках и сторожащими от остального мира этих парней, начудивших и накуролесивших в нём в своё время кто во что горазд, пока их не поймали бдительные товарищи и не отправили в эти глухие, занесённые снегом и пропахшие страданием места. Меньшая же часть из числа работяг, пашущих на заводе, хотя и не была в тех местах, куда у Макара и в мыслях не было гнать телок на откорм, сильно походила на большую, как отражение в зеркале, и повадками, и поведением, и укладом быта. Но и тех и других, несмотря на разную школу жизни, объединяло одно универсальное качество (которое объединяет, наверное, больше пятидесяти процентов мужчин на Земле, независимо от вероисповедания, цвета кожи и принадлежности к социальному слою) – это зависимость от алкоголя в той или иной степени. В иной, конечно, было больше, поэтому кто-то стоял на учёте в местном наркологическом диспансере, кто-то был закодирован или загипнотизирован у кудесников и шарлатанов от нетрадиционной типа медицины. Однако даже в таком состоянии насильственного отторжения от кабалы вино-водочных суррогатов, получивших широкое распространение с приходом к власти Бориса-забулдона, некоторые работяги из числа закодированных чифирили по утрам прямо в цехе, перед началом рабочей смены и нередко в течение трудового дня.
К сожалению, что овчинка не стоит выделки, что я зря устроился на это предприятие, я понял, когда проработал три недели и увидел изнутри, что в действительности здесь творится и что всё далеко не так, как мне расписал начальник в приватной беседе в своём кабинете. Наобещал чуть ли не алмазные россыпи, а конкретно: стабильную зарплату, выдаваемую, правда, один раз в месяц, но вовремя, премию, ещё какие-то бонусы, бесплатный проезд на их заводском автобусе почти до дома (а завод находился в восьми километрах от города, в заброшенном после последнего глобального экономического кризиса посёлке), бесплатное молоко за вредность, бесплатные медикаменты и помощь врача из их медсанчасти – «в случае чего».
Что такое «в случае чего», этот хмырь не счёл нужным объяснить, а я не расспросил подробнее. Видимо, я им очень был нужен как работник узконаправленной специализации в их отрасли промышленного производства – оператор контроля подачи кирпича-сырца в печь и его высокотемпературной обработки, если начальник цеха даже пошёл на такую жертву, как соблазнить меня дозой порошка, какую сразу и дал занюхать в кабинете, в качестве, так сказать, морального стимула на работу на их предприятии (а я, как последний лох из Приднестровья, повёлся на эту разводку), чтобы я не смог критически проанализировать ситуёвину что за байда у них происходит на заводе, когда мы пошли в цех для ознакомления с моим новым местом работы.
А байда[2], надо сказать, была ещё та.
С самого утра, как запускалась в работу вся эта адова кухня и начинали пыхтеть на полную мощность допотопные, выпущенные, наверное, ещё при Иване Калите, не всегда исправно работающие глиняные печи, в воздухе зависала густая, приправленная сизоватой дымкой пыль, не рассеивающаяся, даже несмотря на работу таких же старых и изношенных, как и печи, вентиляторов, похожих на лопасти первого парохода, проплывшего по Миссисипи, и парящая мириадами микроскопических частиц до глубокой ночи. Стоял невообразимый, словно в преисподней кузнецы ковали меч Князю Тьмы для битвы с Создателем всех тварей дрожащих (как перед Папой, так и перед его зловещим оппонентом), грохот вагонеток, выпуска тысяча восемьсот такого года, в каком вообще началось производство кирпича промышленным способом, с рождения первой технологии в этой сфере деятельности человека строительства домов из более качественного и прочного материала, чем дерево, кизяк и солома. На этих вагонетках по узкоколейкам сырец возили из другого цеха для обжига в печах, находящихся в торце основного производственного здания. В том же придаточном цеху, таком же запылённом, загазованном и антисанитарном по условиям труда, как и в главном, сырец из глины «лепил» агрегат, внешне похожий на металлического динозавра. Глиняный полуфабрикат серо-зелёного цвета он выплёвывал из пасти на конвейер, истёртый и изношенный, издающий при работе скрежещущие звуки, похожие на кашель железного монстра, и вызывающий мысли, что он в любую минуту может развалиться на части, как, впрочем, и работающий механизм-динозавр. Его обслуживали две бригады рабочих: одна следила за конвейером и снимала с него кирпич-сырец, вторая укладывала его на металлические поддоны, стоящие ячейками на вагонетках. Духота в этом помещении была невероятная, а пыль висела ещё гуще, так что многие работники были голые до пояса, грязные и потные, и работали в респираторах, пользы от которых было ненамного больше, чем если бы они работали без них.
Всё, что мне наболтал начальник про премии, бонусы и молоко, оказалось лажей. Зарплату задерживали на месяц и более, а если давали, то об этом узнавалось в самую последнюю минуту, так что приходилось гадать, лелея слабую надежду, когда подходил приблизительный день зарплаты, дадут ли деньги, к примеру, во вторник, или ждать среды, а если не в среду, то, может, в четверг, кто-то сказал точно дадут, или ждать пятницы, потому что это уже край; прошло почти два месяца, как последний раз давали получку, и ходить лишний раз в их – с понтом – офис (который только одно название, что офис, а на самом деле – обыкновенная контора бывшего советского предприятия, пришедшего после развала империи красных дьяволят в полное ничтожество и чудом держащегося на плаву благодаря усилиям, ухищрениям и уловкам его директора). Унижаться, спрашивая у какой-нибудь офисно-конторской козы заискивающим, робким, невнятным голосом, когда же будет получка, а дам-ма, прожевав пирожное, которое она кушала с чаем, а ты оторвал её от этого занятия, будет сквозь зубы сердито цедить что-то невразумительное в ответ, делая на непроницаемой толстой морде такое выражение, словно ты пришёл не за своими, а за её деньгами. А на заводском автобусе, несмотря на то, что проезд был бесплатный, я не ездил, и вот почему. Автобус как две капли воды был похож на канонерку времён Первой мировой войны, которой по чьему-то капризу или ради смеха приделали колёса, покрасили, поставили движок от «Бурана», и затем пустили её ездить по суше, гадая, что из этого получится. И новоиспечённый автобус худо-бедно, вразвалку-враскоряку пыхтя, скрежеща и подвывая, как раненый первобытными охотниками мамонт, поехал, – ети его в бич-шлезер, – и ещё как! На заводе поговаривали, что изначально это и была канонерка той далёкой смутной эпохи, и будто директор выменял её у прапорщика войсковой части, базирующейся недалеко от посёлка, на два ящика водки. (Как она попала к прапорщику, история умалчивает; может, тоже выменял у знакомого мичмана на энное количество спиртного.) Эта военно-морская монструэлла канувших в Лету войн, какую по недоразумению назвали автобусом, двухэтажная в высоту (как в славном городе Лан-доне), около двухсот метров в длину, с маленькими круглыми окошками по бокам, похожими на бойницы (это они и были, уже на заводе им придали облагороженный вид), коптящая при езде, когда разгонялась на шоссе до ста пятидесяти километров в час, производила устрашающее впечатление на едущий по встречной полосе транспорт, особенно на легковые автомобили типа «Лады Приоры» и «Оки», и, когда величественно вплывала в город, вызывала своим нелепо-грозным видом неподдельный восторг у зевак, приветствующих её появление снятием головных уборов, улюлюканьем, свистом и хохотом. Чего нельзя было сказать о водителях иномарок, попадающихся ей навстречу. К тому же экстравагантный автобус каждое утро по приказу директора, боящегося, что его могут украсть или взорвать, подавался в разные точки города, и кто из работников завода, живущих в городе с населением в сто пятьдесят тысяч чело́в, хотел бесплатно ехать на работу, должен был позвонить в контору диспетчеру за час до начала рабочей смены, узнать место утренней дислокации автобуса-канонерки. А кто не имел желания ездить на реликте императорского военно-морского флота, добирался до завода по афлубаторскому тракту своими способами, если не было собственного автомобиля (а у большинства работяг кирпичного его не было), либо пешком вдоль шоссе, или на муниципальном автобусе – старом, дребезжащем «Икарусе» – гармошке жёлтого цвета, выпущенном в Венгрии, в 1967 году, и едущем с такой скоростью, что засмеялись бы даже черепахи, увидев перемещение в пространстве этого «пенсионера» общественного транспорта.
