Бог умер. И это еще полбеды. С тех пор шел третий год, и в мире царил хаос.
Утром пошел дождь, и импровизированное жилище из веток и листвы промокло насквозь. Беглец стучал зубами от холода, и пытался заснуть. Одежда совсем прохудилась, а чего-то другого, чем короткая рубаха, да штаны – у него не было. Если удастся найти подработку в следующем поселение, надо будет прикупить. И постричься. А то он совсем зарос, словно дикарь, и люди обращают на него слишком много внимания.
Любил ли он людей после того, что они с ним сделали? Да. Он понимал, что сподвигло их на этот шаг. Они мыслят иначе и за свою короткую жизнь привыкли пользоваться любым шансом, который поднимет их благосостояние. Конечно, были еще и люди чести. Честь, увы, была переменчивой. Когда удобно – она появляется, а когда опасно и тяжело следовать ей, – лучше промолчать, сделать вид, что ничего не происходит.
Еще полгода назад в нем жила вера, что вернуть былое время удастся. Ведь нет в жизни ничего, что нельзя было бы возвратить на круги своя. Так ему казалось. Сейчас он задавал себе вопрос: а зачем? Когда даешь слишком много – люди привыкают и принимают это за данность. Настает день, когда они просят больше. Это и случилось.
Уснуть все-таки удалось. Но вскоре его разбудил звук выстрелов и цокот копыт. Беглец огляделся. Дождь закончился. На востоке из-за черных туч проглядывал краюшек солнца. Неподалеку от дерева промчался молодой мужчина в обносках. Через пару минут за ним пролетели два всадника, еле удерживающиеся в седле от выпитого, и старающиеся не выронить из рук ружей. Преследователи что-то вопили на абернезинском, а значит Аркес достиг уже Аберонии. Задумавшись, в каком направлении стоит искать Эвелину, он незаметно сам для себя заснул.
Стояла звездная ночь. Он полностью выспался, готовый к новым испытаниям и долгому пути. В сотне метров от своего дерева-жилища его ждала неприятная находка. Между двух дубов-исполинов была натянута веревка, а на ней висел мужчина. Сначала его расстреляли, а для сущей верности – повесили. Видимо в назиданье. Кто знает, может он беглый преступник, а может просто кто-то из аристократов решил поразвлечься охотой на человека. Прошло всего несколько лет, а убийство стало обыденным делом. Люди во многих странах разделились на господ и рабов, и те, что возвысились, теперь ни во что не ставили тех, с кем за одним столом еще недавно ели и пили вино, с кем мечтали и рассуждали о том, что еще нужно сделать для улучшения мира. Гордыня и тщеславие дали свои плоды, открыли путь другим худшим сторонам человеческого общества. То, что строилось столетия, рассыпалось за несколько лет. Но нет, он не будет винить себя. Выбор сделали за него. Пусть теперь наслаждаются. Темное чувство проснулось в его душе – некое подобие наслаждения собственной правотой.
– Твоих рук дело? – из темноты возник сначала блестящий клинок, затем молодое и когда-то красивое лицо. В прошлом парня жестокого избили, челюсть толком не встала на свое место, нос был заметно перебит, а лицо искажено кривыми шрамами от порезов. – Думаешь, тебе все позволено? Если в глуши, то никто не увидит и не узнает?
– Приглядись-ка получше. Я не похож на охотника, да и оружия у меня нет. Незачем.
– Незачем?! Ты головой что ли ударился? Или из мораистов?
– Мораисты – это какая-то новая напасть? Я не местный, – он предпочел прикинуться, не знающим.
– Говорят и так. Они призывают не сопротивляться смерти. Говорят, что Бог умер и проклял всех нас, – парень внимательно смотрел на своего собеседника, словно ожидая от него признания.
– Ты сам-то что думаешь? – тихо откликнулся Аркес.
– Странный ты. Но на мораиста не похож. Выглядишь жалко. Без оружия сейчас ходят только чокнутые. Я Олаф, – он протянул руку, ожидая представления, но так и не дождался.
Подойдя к дубам, он резким взмахом перерезал веревки, и тело мертвеца упало в грязь.
– Помоги мне похоронить его достойно! – попросил Олаф, пряча меч в ножны.
– А зачем? – Аркес закатал штаны, чтобы не заляпаться в грязи и посмотрел на свои дырявые башмаки. Надо бы все-таки раздобыть новые. Может быть, тогда станет чуть теплей, а камушки и ветки перестанут приносить боль. – Он умер, а значит ему уже все равно.
Паренек открыл рот. Снова закрыл его. Зрелище забавное, словно рыба выплыла на берег и пытается глотнуть воздух.
– Это по-человечески! Тогда душа его…
– Вот только не надо мне про душу. Спасибо, наслушался. Поверь мне, я больше тебе знаю это. Хотя поступай, как знаешь. – Кивнув, он повернулся спиной и неспешно зашагал на юг.
– Погоди!
Длинные нечёсаные волосы закрывали лицо и шею беглеца, но вот подул ветер и разметал их по плечам, открывая лицо человека. Олафу оно показалось странно знакомым. Этот взгляд… Раньше тот, кто видел их обретал равновесия в себе, забывал про все темное в душе и становился «чище». Нынче этот взгляд не имел такой силы. Когда-то он мог видеть людей насквозь, все их тайны и переживания, недосказанные вслух слова. Но не теперь.
Олаф замер, пристально смотря на человека. Слишком уж лицо похоже на… Нет, наверное, померещилось. Лишь короткое мгновенье и странный беглец исчез, растворился в ночном воздухе, словно призрак. Парень осенил себя знаком священного Древа, и побрел уладить дело с мертвецом.