ВЛАДИМИР САЛИМОН
ПРОХОЖДЕНИЕ ТОЧКИ РОСЫ
НАШЕ ВРЕМЯ
***
Пустая трата средств и сил.
Чуть свет с больною головою
поднявшись, я провозгласил,
что мы растратчики с тобою.
Вчера смотреть ходили мост,
что строится через Лопасню.
На нем стояли люди в рост,
как декабристы перед казнью.
По небу плыли облака,
и грустно делалось ужасно,
и что веревка коротка,
и что все тщетно, все напрасно.
Что Милорадович убит,
а царь по-прежнему на троне,
и что в могиле Герцен спит,
и Ленин больше не в законе.
***
Мороз стоит, как в бане пар,
когда в печи горят полешки.
Их белозубый кочегар
во мраке колет, как орешки.
Нет чтобы фиговым листом
прикрыть свой срам приличья ради,
в парилке люди нагишом
карабкаются на полати.
Смыв смрад и грязь, целуют крест
и лезут в воду ледяную
с надеждой, что свинья не съест,
Господь не выдаст Русь святую.
***
Накрыло каплей дождевой
того, кто в миросозерцанье
мог погрузиться с головой,
надолго задержать дыханье.
Жучок, похожий на божка,
божок, что нам напоминает
головогрудого жучка,
глубокий сумрак прозревает.
В его глазах отражено
все, что от наших глаз сокрыто,
и нам понять не суждено,
чем сердце у него разбито.
***
Времени корректировка
извела меня, гадюка.
Поутру болит головка.
За окном клубится вьюга.
Это Фет напел мне в ухо.
Холод. Стужа. Мрак кромешный.
Милой в сердце моем глухо
отозвался голос нежный.
***
На нас нисходит Божья благодать.
Быть может, привезенные с Афона
дары волхвов дают себя нам знать
щемящим запахом одеколона.
Он щиплет ноздри мне среди зимы,
когда горят рождественские елки,
вонзая в толщу непроглядной тьмы
лучей колючих острые иголки,
и ладана, и смирны аромат
влекут к себе подобно блеску злата,
или еще сильнее – во сто крат,
чем самая высокая награда.
***
Последнее слово еще
не сказано, может случиться,
вдруг конь захрапит горячо,
в дверь к Вульфам сосед постучится.
Снежком припорошен картуз,
а может, бобровая шапка
пузатая, словно арбуз?
Нагольный тулуп иль крылатка?
О, нам до всего дело есть!
Что Пушкин приехал к нам в гости,
по дому разносится весть,
и слышится стук его трости.
***
Лес здешний умер было, но воскрес.
В лес ходят по грибы сосед с соседкой.
К реке питают дети интерес.
Мальчишки раков в речке ловят сеткой.
Борщевиком все поле заросло
с конца весны от краю и до краю.
Что именно в России привело
к упадку земледелия, не знаю.
По миру мы рассеялись давно,
а тех, что обитают здесь поныне,
тех погубило хлебное вино,
как эскимосов в ледяной пустыне.
Чтоб понапрасну не смущать народ,
я принужден пить в одиночку, тайно.
По праздникам престольным, коль припрет.
Иль невзначай, по случаю – случайно.
***
В условиях жизни суровых
решительно не достает
больниц для душевноздоровых,
где наш бы спасался народ.
Куда бы я мог удалиться
от дел и в больничной глуши
трудиться, трудиться, трудиться
во имя спасенья души.
Как русские интеллигенты,
как чеховские чудаки,
сомнительные элементы,
дурящие людям мозги.
***
Я обратил внимание на поле,
где рожь цвела, теперь полынь цветет.
Мышь для змеи – насущный хлеб, не боле.
Но мышь издохнет, и змея помрет.
У слов твоих оттенок грубоватый,–
мне говорят. – Нельзя ли понежней?
Всем хочется слегка витиеватой
поэзии на фоне серых дней.
Всем хочется поменьше грубой прозы,
побольше добрых чувств, красивых слов,
все от поэта ждут какой-то позы.
А я к позерству явно не готов!
***
Совсем как девочка на шаре,
стоит церквушка на холме,
что уцелела при пожаре
Москвы.
Белеет в полутьме.
Казалось – ветра дуновенья
достаточно,
чтобы она
навек была рекой забвенья
в мир чистых грез унесена.
Что равновесия не сможет
гимнастка юная держать,
подобно крыльям, руки сложит,
упав, не сможет больше встать.
***
Навстречу обрезке фруктовых садов
жена наточила ножи,
которыми прежде играть в поваров
спокойно могли малыши.
Теперь она прятать ножи под замок,
на ключ запирать их должна.
Ужели наш мир так ужасно жесток,
и участь детей так страшна?
***
Вновь облако в сумраке зимнем лица
легко выраженье меняет.
Оно, как ребенок, то мать, то отца
копируя, ужас внушает.
На наших глазах из воды и огня
соития
жизнь зародилась.
Увидеть такое средь белого дня
не многим дотоль приходилось!
***
Все выдохнули разом так,
что захотелось сала с перцем,
но мы сидели на местах
крепки умом и тверды сердцем.
Наш паровоз на всех парах
на дно пучины погружался,
или напротив – в облаках
его зловещий след терялся?
У Жюля Верна я читал
в одной из книжек нечто вроде:
Пар клокотал. Гремел металл.
Двадцатый век был на подходе.
***
Потерявшие руки и ноги
по прошествии многих веков,
обрести Олимпийские боги
наконец-то смогли мирный кров.
Теплый свет им струится на плечи
и стекает на мраморный пол,
словно это – оплывшие свечи,
а не Зевс, Геркулес и Эол.
Пробудившись от жуткого смеха,
что донесся в ночи до меня,
вижу – рядом на койке калека.
Комом сбилась под ним простыня.
***
Где под колесами грузовиков
гибнут во множестве лисы и зайцы,
трупики сбитых в ночи голубков
выглядят, как у сантехника пальцы.
Кровь под ногтями давно запеклась,
и постепенно на месте увечья
перемешались лиловая грязь
и ярко красная кровь человечья.
***
Попы в высоких шапках против нас,
как гость заморский против домочадца,
и мы на них не поднимаем глаз,
ну разве только, чтоб полюбоваться.
На лицах их почиет благодать,
которую за высшее блаженство
сподобились ошибочно принять
мы в силу своего несовершенства.
Поскольку были сердцем и умом
уже не слепы, но еще не зрячи,
воспринимали многое с трудом.
По-своему. Не так, как все. Иначе.
***
Во сне иначе время движется,
чем наяву – сюжету параллельно.
И занавеска на окне колышется
без всякой цели,
в сущности, бесцельно.
Ни дуновенья,
сумрак все сгущается,
не катятся на брег валы крутые,
лишь человек ничуть не сомневается,
что скоро минут времена глухие.
***
Люди в поле с чистыми руками.
Это выглядит невероятно,
так как не чекисты перед нами,
про которых все давно понятно.
Добела они отмыли руки,
но поскольку речь на самом деле
о серьезном внутреннем недуге,
многие не в силах встать с постели.
А у тех, кого я встретил в поле,
словно на пролете птичья стая,
от огня, от копоти, от боли
руки черны, как земля сырая.
***
Халат по сути тот же ватник.
Киргиз клевал киргизке груди.
Был старый опытный стервятник
нам отвратителен по сути.
Айтматов сделал свое дело,
и, вероятно, Кончаловский
настолько действовал умело,
что вспомнил я бульвар Покровский.
Я вспомнил все!
И степь, и горы.
В кинотеатре было жарко.
На окнах – плюшевые шторы.
А на тебе – шапка-ушанка.
***
Воображаемая линия меня
приводит к мысли, что не все так просто,
и, если прежде в гости ехал я три дня,
то это только из-за маленького роста.
Вполне достаточно мне было подрасти,
и я добрался до поселка к ночи.
Я с поезда сошел и принялся идти
по ельнику,
так долгий путь короче.
По тропке узенькой пустился напрямки
к давным-давно знакомому мне дому.
Ночь надвигалась быстро.
