Природа в пору увяданья
благоволила нынче нам,
и доставало всем желанья
присматриваться к мелочам.
По местности пересеченной
текла река, а на реке
мальчишки в лодке плоскодонной
качались, словно в гамаке.
И было им ничуть не страшно,
а жутко весело, когда
лодчонки маленькой отважно
раскачиваются борта.
В дубовой роще желудевый стук,
как стук камней, течением влекомых,
где брызги над ручьем взмывают вдруг,
как будто рой крылатых насекомых.
Мне показалось, что скрипит песок
у спутницы моей под каблуками,
но это рыжий крошечный зверек
дыру проделал в желуде зубами.
При увеличеньи многократном,
как в траве усатого жука,
вдруг увидел в поле необъятном
пашущего землю мужика.
Многое с холма вершины видно,
прежде незнакомые места:
речку, что в кустах петляет скрытно,
глубока, студена и чиста.
На себя невольно примеряя
Божий мир, хоть это нелегко,
будто это шуба меховая,
я клонюсь под тяжестью его.
Мгла сокрыла облик внешний,
но осталось неизменной
суть того во тьме кромешной,
что является Вселенной.
Так как звезды и планеты
не имеют отношенья
к сути,
это лишь – предметы,
горней выси украшенья.
Суть невидима для глаза,
но присутствует незримо,
словно слабый запах газа,
словно легкий привкус дыма.
Словно птицы тень скользнула
вдоль кустов по краю сада
и по сердцу резанула
мне, как будто так и надо.
Равнина больше показалась,
чем есть она на самом деле.
Она, как только ни старалась,
но представлялась дамой в теле.
Такая долго и упорно
лишь притворяется простушкой,
чтоб после взять тебя за горло
и задушить во сне подушкой.
Мальчишка бросил камень в воду
и ждет – всплывет иль не всплывет.
Мальчишка победить природу
мечтая, лишь сигнала ждет.
Быть может, рано или поздно,
в начале осени, когда
так ясно небо и так звездно,
в ночи взойдет его звезда.
И осенит нас, слабых духом
и прибывающих в тоске,
и отзовется смутным слухом
в каком-то чудном далеке.
Дверь повернулась на петлях
так, словно в танце балерина
от края бездны в двух шагах,
еще безвестна и невинна.
С балкона открывался вид,
как в свете дня нам представлялось,
на город, парк, что был разбит
внизу,
сирень в жару металась.
Теперь на этом месте стыл
провал бездонный.
Купол звездный,
казалось, в пустоте парил,
как фокус-покус грандиозный.
Какой-то ловкий сукин сын,
добывши, скатерть самобранку
раскинул,
как лишь он один
умеет, застелил полянку.
Пока хирурги моют руки,
больной в неведомом краю
решил, не вынеся разлуки,
бежать на родину свою.
Но смуглолицая дикарка,
с которой делит ложе он,
его в ночи целует жарко.
Он спит и страшный видит сон.
Ему резекцию желудка
сейчас должны произвести.
И он лишается рассудка.
И холод чувствует в груди.
Как в точности устроен мир,
не знал китайский император,
но знает красный командир,
в чьем подчиненьи экскаватор.
В запале уверяет нас,
что он с бойцами докопался
до истины и в первый раз
со смыслом жизни разобрался.
Что никакого смысла нет,
когда бы мы об этом прежде
не знали точно с малых лет,
едва ль поверили невежде!
Самостоятельности не хватало мне.
Зависим был, хотел поспеть за модой,
о славе незаслуженной вполне
мечтал и тяготился несвободой.
Замыслил я свободу обрести,
как узник, стосковавшийся по воле,
и закричал: Родимый, отпусти! —
я Ангелу, что съел со мной пуд соли.
Но Ангел тот, что мой покой хранил
и отвечал за это перед Богом,
не внял моим мольбам, не отпустил.
Иначе говоря, уперся рогом.
Осенний лес желтеет сверху вниз.
Когда же он рассыплется вчистую,
как будто древний мозаичный фриз,
подумаю, что жизнь прошла впустую.
В унынье я впаду, как в забытье
впадает дева, ощутив угрозу
всей сущности божественной ее,
в саду мизинец уколов о розу.
Вода становится тяжелой.
Ее удельный вес растет.
И посреди равнины голой,
возможно, взрыв произойдет.
Насколько вероятно это,
я у тебя спросить решил,
но ты спала, и я ответа
на свой вопрос не получил.
Все в доме спали, кроме мухи,
зажатой меж оконных рам,
что с миром чувственным в разлуке
гудела страшно по ночам.
Дождь никогда не прекратится! —
жужжала в ужасе она,
уже готовая смириться,
что к смерти приговорена.
Смеркалось быстро.
Скоро дождь пошел.
Как будто прежде он стоял на месте.
Как будто на подъем он был тяжел
последние лет сто, а может, двести.
А тут заторопился, заспешил,
запсиховал, стал на людей кидаться,
на тех из нас, кто выбился из сил
и неспособен был сопротивляться.
Нам оставалось спрятаться внутри
своих домов,
