Леонид Фраймович - Проповедь сентября (сборник)

Всё никак не кончится слов моих понос:

Вновь до смеха плачу я и смеюсь до слёз.

И не ел слабительных, и не пьян, кажись, —

Только коготочками «пожурила» жизнь.

То не ветер качает деревья —

Жизнь сейсмит («почерк» здесь узнаваем).

Узелочком завязано время…

Гордиевым… Что лишь разрубаем.

Нет у меня… в запасе… сердца с жизни файлом…

Но то, что есть, отдам… и тем я буду рад:

Иметь имущество теперь мне не пристало…

Махну на небо, как у мёртвых говорят.

Проповедь сентября…

Не оторвать глаз:

Кружатся и горят,

Чтобы бессильно упасть.

Чтобы в распятых быть

Суетною ступнёй,

Вслед за дождём плыть

И вознестись в перегной.

Сказала ты – я первый у тебя…

Я не вникал, кого вторым ты звала…

Тем более, что третьего я знал-то:

Он дружен был с четвёртым… уж два дня…

Такая вот и(И)стория,

Любезный мой читуха:

Уж лучше с проституточкой,

Чем с этой старой шлюхой.

Не часто в ресторане —

Всегда баран бараном.

Смотрю в меню я, как в талмуд:

Глаз видит – мозги не поймут.

Приятель же мой, Вася,

Небрежен, блин, в заказе.

Официантка смущена:

Встал мой вопрос… На злобу дня…

Такое только у меня?

Брешь смеётся кристальным оскалом стекла

На холодном окне общежитья.

За картонной стеной раскалён до бела

Вопль с ленты магнитной кружится.

Ночь в кроватке дождей град качает Петра,

Не уснуть, не вздремнуть, не забыться.

Хлад струится в постель, и на мне свитера,

Спать хочу, но могу только злиться.

________

Изменил параллель, изменил долготу,

Годы сдвинул вперёд на полсотни…

Я – в ночи, я – в поту, —

Слышен мне за версту

Дивидишачий вой нервомотный.

Я – не враг технологий… Ну, жил я так чтоб…

Лишь неверно сложилось под Солнцем:

Время с шага – в галоп,

Но модерный лэптоп

Открывает рука кроманьонца.

Прости меня, Бен-Гурион,

Простите, проститутки:

Теперь ворами окружён,

Я злобен не на шутку.

В тегеранский отель я приехал впотьмах —

В холле белой улыбкой чернеет

Корешок чемурной, Ахмадинчик, мой ах:[1]

«Извини, что я нёс ахинею!

Помнишь, как наш Камбиз раскурочил Египт?

Помнишь ты, как царь Кир вас сподобил?

Извини, что Аман был противусемит,

Он мизинца Эсфири не стоил».

И луна розовела вослед нам, когда

Выползали мы с ним из пивзала,

И народ ликовал, и Давида звезда

Над реактором (мирным) мигала.

Вот я и говорю… н у, не я, может… так

То не важно, ведь верное Слово:

Хоть Аллах и велик, но совсем не пустяк,

Что не более, чем Иегова.

Бог же всем заявил, что один и един,

Без дробленья и всяких схоластик.

Из-за вас мне беда: тут идти в магазин,

А Он взял и послал меня на стих.

«Ты никогда не будешь ездить!» —

Орал инструктор, плюнув в пол

(Нажав на что-то не в том месте,

Штырём я шину проколол).

Уж сорок лет вожу машину,

Километраж мой – за Луной,

Но прав жлобок-инструкторина:

Пробито чем-то сердце-шина —

По жизни ездить не дано.

…блокотясь локотком, ем себе я мацу,

Но заходит Колян… бьёт меня по лицу…

И твердит мне в него (по которому бил):

«Что ж ты, блин, не сказал, что в Египте ты был?!»

Я ему говорю: «Это было давно».

А он жёстко в ответ: «Всё равно, ты говно!»

Ну, я взвился тогда (пью ж четвёртый бокал):

«На хрена те нужон с фараоном скандал?

Ты что думал, козёл, по пустыне бродить, —

Я ему говорю, – это шутки шутить?

Без закуски, без вех. Вмыслись, мил человек,

Да ещё за углом ждёт тебя амалек.

И назад уж нельзя (ведь в Египте бардак),

А вперёд – сорок лет Мойше кружит, босяк.

Так что брось ты чудить, лучше выпьем, Колёк,

Я – четвёртый бокал… ты – восьмой пузырёк».

И Колян задобрел, и немножечко сник,

И поник головой, и к бутылке приник.

Было нам хорошо… Дождик лил за окном,

И не знал я тогда, что покину свой дом…

По прошествии лет… пью четвёртый стакан…

И Египет – сосед… Лучше был бы Колян…

Не раствориться в толпе

Этому эмигранту:

В деятельной беготне

Грустен он нестандартно.

Бодрые… Возбуждены…

Сексом ли? Прибылями?

А он всё видит сны

С высохшими тополями.

Детской дурилочки смех

Стойко в ушах завис.

В ней издевательства грех —

Смотрит несчастный вниз:

Ноги его не в пуху —

В жизни увязли тесте,

Горестно старику

Кланяться смерти-невесте.

Зашедший в этот мир,

Поплачь, зажмурь глаза:

Хоть сладок, как инжир,

Он горький, как слеза,

Черней, чем антрацит,

Прозрачней, чем вода.

Кому принадлежит?

Был создан? Был всегда?

Сто тысяч мудрецов

Не родили ответ…

Мильоны подлецов

Терзают белый свет…

Дрожанье ль плеч – не ложь,

Как трепет звёзд ночей?..

Есть ненависти дрожь

Ста тысяч палачей.

Истлевшие сердца,

Безумство злобных сил…

Забыли ль мы Отца

Иль Он о нас забыл?..

Что ж… уходя назад

Туда, где нет потерь,

Опять зажмурь глаза…

Закрой покрепче дверь.

Заря вся в крови… Да и солнце не лучше…

От мокрого дельца ушли в небеса,

Труп ночи зарыв… И расследует случай

Начугро[3] ветрило… Свидетель – роса.

В Палестине, в Палестине

Изверг клонится к закату.

С глаз долой, Набуккотина![4]

Ату, люди, супостата!

В Палестине небо сине,

И под сердцем больно ноет.

Храм разрушен мой поныне,

И его мне не отстроить.

Ерушалаим… Горный склон…

Жара довлеет… Ветр силён…

И Храм Господень осквернён…

_______

Зол Маттитьягу: «Видит Бог!

Безумец этот Антиох!»…

И бунт горит, и цель близка…

Но слабнет старика рука…

Меч подобрал сынок старшой,

Продолжив с Селевкидом бой…

_______

Победа братьев. Враг разбит…

Дней восемь ясно

Во Храме менора[6] горит…

Горит – не гаснет…

_______

Рим… Форум… Душный, липкий день…

Старик Катон упёрся, пень:

«Разрушить эту карфагень!»…

… И жизнь казалась доброй сказкой,

Которой не было конца…

Скользила осень жёлтой лаской

По всем извилинам лица.

И пятились кусты смущённо,

Страшась за дорогой наряд,

Когда катившийся с уклона,

Толкал весь городок назад.

Шуршали музыкой колёса

На струнах падшего лист