– Lei, signora, crede ad angelo?
Поезд выскочил из длинного туннеля, в который спрятали железную дорогу, и передо мной замелькали приторно-радостные и ослепительные картинки итальянской части Лазурного Берега. Я бы ехала в монотонной темноте туннеля вечность, пока из памяти и из сердца не сотрётся боль, что сейчас разрывала меня на мелкие кусочки. Боль, словно протекая вместе с кровью, наполняла каждую клетку моего тела отчаянием и космическим одиночеством, стремилась вырваться наружу, словно горящая лава, и спалить всё вокруг себя, особенно эту синеву и безмятежность Лигурии, обманчиво обещавшую радость и надежду.
– Lei, signora, crede ad angelo? – снова услышала я странный вопрос, но не реагировать второй раз было бы невежливо. С трудом выдавив из себя что-то отдаленно напоминающее улыбку, я посмотрела на сидящую напротив пожилую синьору.
– No, scusi, non parlo italiano, – я решила сразу отделаться от милой старушки. Мне такие дамочки иногда встречались и в Москве, и на Лазурке. Смотрят по-доброму, говорят сердечно, а потом предлагают комиксы Библии. Я сразу бегу от них, повторяя заученную фразу, мол, простите, девушки, но я прихожанка Русской православной церкви. Часто этого бывает достаточно, но, взглянув на бабульку, на её немигающие светлые глаза, которые внимательно наблюдали за мной, и учитывая обстановку замкнутого пространства поезда, я поняла, что отделаться от неё можно только одним способом – незнанием итальянского.
– Croyez-vous aux anges?
«Вот неугомонная липучка!» – возмутилась я про себя и с европейской вежливостью, но уже более сдержанной улыбкой, ответила:
– No, I’m so sorry, but I speak only English and Russian, – и, как я надеялась, поставила точку в нашем диалоге.
– А! – радостно всплеснула маленькими беленькими ручками старушка-божий одуванчик. – Вы русская! Ну конечно же! Как я раньше не догадалась! По вам же сразу видно, если быть внимательной, – сказала и отвернулась к окну.
А меня словно ушатом холодной воды окатили, я даже на миг о своей боли и отчаянии забыла. Во-первых, для русского почти оскорблением звучит фраза «по вам сразу видно, что вы русский». Хочется сразу пояснений, какой сакральный смысл вложен в эту простую, на первый взгляд, фразу, вызывающую в душе русского бурю эмоций. Но я – женщина умная, цельная, и такие глупости меня не задевают… Наверное…
– Простите, а что вы имели в виду, говоря, что по мне сразу русскую видно? – не выдержала я.
Бабушка – теперь я буду про себя называть её только так, ну какая она синьора, бабушка-божий одуванчик, – не сразу мне ответила. Какое-то время она продолжала с интересом наблюдать за пробегающим мимо пейзажем и потом медленно повернула голову и некоторое время в упор внимательно и строго рассматривала меня, словно учитель в школе. Мне показалось на миг, что я снова маленькая девочка-первоклашка с бантиком на голове и ростом ниже этой самой бабушки. И, возможно, я в чем-то виновата?!
«Что за бред! С кем я пытаюсь говорить? Полоумная старуха! Зачем мне надо знать, что она думает обо мне? И еще не хватало, в мои 37 лет, чувствовать себя маленькой нашкодившей девочкой! Сейчас отвернусь от неё и буду молчать. Плевать, что невежливо, я же русская, «по мне видно»! Значит, отбросим европейскую циничную вежливость и так вот искренне, от всего сердца будем хамить!»
– Только у красивых русских женщин так сильно могут быть в дисгармонии тело и душа, – тихо проговорила бабушка.
– Что?! Простите?! – удивлённо переспросила я, забыв о своем намерении быть невежливой и не вступать в диалог.
– Видели ли вы когда-нибудь итальянку или француженку, красивую, ухоженную, а в глазах глубоко таятся потеря, страх и боль одновременно? Нет, если итальянка живет богатой и сытой жизнью, у неё и во взгляде эта сытость… Я не говорю о временных состояниях – потере близкого или уходе любимого, это другое… Но в русских женщинах глубинным слоем сидит эта боль, и они умеют искусно её прятать за радостью бытия, но в то же время они словно присоединены к тайным знаниям и боли Матери Вселенской.
Меня заморозили ее слова. Какое-то знание, древнее, истинное пронзило тело, но ум мой, беспокойный и страдающий, не дал его уловить.
– Я ушла из дома… – вдруг заговорила я. – Я ушла от мужа… Я хочу убежать от себя… Но не могу…
Старушка смотрела, не отрываясь, на меня и молчала. Глаза у неё были голубые-голубые, цвета воды Лазурного Берега, и я не могла понять, меня это поражает или я ненавижу этот цвет. Она ничего не говорила, просто смотрела на меня, а я уже не могла замолчать.
