Век двадцать первый начиная,
Напомнить старину не грех,
В ответ услышать не боясь
Потомка громкий смех.
«Мол, что придумал предок мой?
Какая старина?»
Но в том и дело, что она
Вся до сих пор жива.
Живя в преданьях стариков,
В гаданье и шаманстве;
И будет жить еще в веках
В злодействе и упрямстве.
Добро и зло верша руками,
В молитвах вознося слова,
Греша, меж тем, пред образами,
Злодеи губят лишь себя.
Известно это из рассказов,
Из описания жрецов,
Когда злых духов изгоняя,
В костер бросали колдунов.
Но не иссякла вера в силу,
В слова, гаданья, предсказанья;
Живут и ныне колдуны,
Творя молитвы, заклинанья.
Старик, обвешанный цепями,
В убранстве странном для людей,
В закрытой комнате замками,
Свершал злодейство меж огней.
Костер, средь комнаты его,
Чадил, зловонья извергая,
А он тряс старческой рукой,
Щепотку трав в огонь бросая.
И пламя, поднятое силой,
Фигуру старца освещало;
И блеск огня в его глазах,
Зловещим светом отражало.
В углу, привязанный ремнем,
Данила – сын его сидел;
И все, что требовал отец,
Упрямо слышать не хотел.
Но пламя, в пляске угасая,
Играло светом на стенах
И темный угол освещая,
Вселяло в сердце дикий страх.
Не поддаваясь злобной силе,
Данила утро вспоминал,
Как у надгробья на могиле
Он клятву матери давал,
Что никогда служить не станет
Он воли дьявольской отца,
Приговорив себя тем самым,
Он терпеливо ждал конца.
Колдун, истратив свои силы,
Мальца, оставив средь огней,
Услышав лай собак дворовых,
Пошел встречать своих гостей.
Данила, время не теряя,
Снимая с рук своих ремень,
Приют отцовский оставляя,
В потемках крался, словно тень.
«Кто там стучится среди ночи?» -
Закрыв собак, старик кричал.
Но, за забором высоченным,
Никто ему не отвечал.
«Ну, что за черт со мной играет?» -
И, отворяя ворота,
Старик заметил чью – то тень,
Как поглотила темнота.
Его последняя надежда,
Отца от страха оставляя,
Бежала прочь из этих мест,
Очаг родителя бросая.
Колдун, чье имя Жаборило,
Вернулся в комнату пустую
И, не найдя мальца в углу,
Призвал всю волю колдовскую.
Чтобы настичь дитя Розанды,
Той, что в могиле почивала
И вплоть до самой своей смерти
Дитя свое оберегала.
И видно было, что душа
Еще под властью ее силы,
Стуча средь ночи у ворот,
Она спасала жизнь Данилы.
И вот сейчас, когда колдун
Трясясь над пламенем чудил,
Данила чувствовал, как снова,
Ее поддержку находил.
И, натыкаясь на преграду,
Злодей в бессилии метался,
И здесь, над пламенем огня,
Своим же ядом отравлялся.
Данила, под покровом ночи,
Дрожа от страха и бессилия,
Бежал от гнева колдуна,
Спасаясь от его насилия.
В свои младенческие лета,
Скитаясь в эту ночь глухую,
Совсем не зная еще света,
Набрел на хижину пустую.
И там, забравшись в угол темный,
Он крестик матери достал,
И, охраняемый Розандой,
В углу спокойно засыпал.
Настало утро. Жаборило,
Отравой, ядом напоенный,
Увидел женщину в окне,
В нее он был давно влюбленный.
И сняв одежды колдовские,
Пытался он ее догнать,
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
