© Перевод. А. Анваер, 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2023
Религиозность – иначе говоря, потребность верить в наличие неких «сверхъестественных» сил, не обязательно высших, но способных воздействовать на человеческие мысли и поступки – была на первом Всемирном Конгрессе по психотерапии (Вена, 1996) объявлена «фундаментальной человеческой функцией». Конечно, следует принимать в расчет то обстоятельство, что слово «религиозность» употребляется здесь в очень широком, почти обезличенном смысле: это не приверженность тому или иному институциализированному вероучению, не соблюдение установленных догматов как таковых, а всего-навсего некое общее ощущение «нуминозной», как выражался К. Г. Юнг, сути бытия – словом, такое состояние души, такое мировоззрение, которое антрополог М. Энгельке охарактеризовал как ambient religiosity (данное словосочетание можно перевести как «ощущение религиозности в мире» или как «эмбиент-религиозность», по аналогии с одноименным стилем электронной музыки). Тем не менее, религиозность, потребность и желание верить в «потустороннее», действительно признается важной составляющей человеческой натуры, а исследованием этой составляющей сегодня занимаются многие науки о человеке – от традиционных теологии и философии до антропологии религии и даже физики.
Разумеется, пройти мимо религиозности не могла – при своих притязаниях на познание человека и его «темных» и «светлых» сторон – и психология. Пионером психологического изучения религиозности выступил, пожалуй, Ф. Ницше, сам себя именовавший «первым психологом» и громогласно объявивший, будто Бог умер, а все прочее на свете – «человеческое, слишком человеческое». А затем в «сокровенное» пространство человеческой веры и потребности в вере вторгся скандальный психоанализ, детище знаменитого венского психиатра З. Фрейда.
Не будет преувеличением сказать, что никакой другой раздел фрейдовской теории – за исключением, разумеется, учения о сексуальности – не вызывал столько противоречивых оценок и страстной полемики. При этом сам Фрейд, остро интересуясь религией и религиозностью на протяжении всей своей долгой научной и практической карьеры, не дал сколько-нибудь однозначного определения религии: он называл ее то «проецированной во внешний мир психологией», то «сублимированным продуктом сексуальных влечений», то «всеобщим неврозом навязчивых состояний», то «пережитком психического инфантилизма», то «коллективной иллюзией». Однако подобное разнообразие определений ничуть не мешало ему принимать религиозность за данность, которую надлежит учитывать и которая подлежит анализу наряду с прочими особенностями человеческого характера и мировоззрения. Именно этот факт и обеспечил фрейдовским взглядам на религию и религиозность место в истории изучения данного предмета: даже современная антропология религии, при всей своей рациональности и при всем стремлении к иным объяснительным моделям, признает за Фрейдом право считаться одним из основоположников научного осмысления религиозности.
В настоящий том включены работы Фрейда, имеющие отношение к религиозной тематике и охватывающие промежуток с 1919-го по 1940 год. Это и малые статьи конкретной направленности, и большие исследовательские работы, и предисловия к трудам других ученых, а также важнейшие для самого Фрейда и для истории изучения вопроса работы «Будущее одной иллюзии», «Болезнь культуры» и «Моисей и монотеизм».
Предисловие к книге Т. Рейка… «Проблемы психологии религии»[1]
(1919)
Психоанализ появился на свет по медицинской необходимости. Причиной его появления была потребность оказать содействие невротическим пациентам, которые не могли найти облегчения ни в предписанном покое, ни в водолечении, ни в исцелении электричеством. Замечательное открытие Йозефа Брейера вселило надежду: чем понятнее для нас становится доселе неизведанное происхождение симптомов, тем существеннее помощь, которую мы можем оказать. Вследствие этого психоанализ, будучи первоначально сугубо медицинской процедурой, с первых своих шагов подразумевал исследование, выявление и раскрытие причинно-следственных связей, потаенных и крайне важных.
В своем дальнейшем развитии процедура постепенно отдалялась от изучения чисто соматических причин нервных заболеваний и со временем ушла настолько далеко, что врачи стали впадать в замешательство. Вместо телесной она все больше обращалась к умственной, или духовной, составляющей человеческой жизни, прилагалась к жизнедеятельности больных и здоровых, людей нормальных и даже сверхнормальных. Психоанализу приходилось изучать эмоции и страсти, прежде всего то чувство, которое не устают изображать и воспевать поэты, – чувство любви. Аналитики научились признавать силу воспоминаний, учитывать впечатления детских лет пациента и принимать во внимание воздействие желаний, искажающих человеческие суждения и устанавливающих жесткие пределы нашим свершениям.
Некоторое время казалось, будто психоанализу суждено влиться в общее русло психологии, будто он не сможет разъяснить отличия психической деятельности больных от таковой у нормальных людей. Однако в ходе своего развития психоанализ натолкнулся на сновидения, эти аномальные душевные плоды, создаваемые нормальными людьми при регулярно повторяемых физиологических условиях. При изучении сновидений было установлено, что в бессознательных психических процессах имеется общая основа, средоточие и источник высших и низших психических побуждений; она-то и порождает как вполне нормальные, так и откровенно патологические, болезненные душевные движения. Новая картина работы человеческого ума мало-помалу делалась все яснее и полнее. В ней теперь присутствовали смутные инстинктивные силы органического происхождения, что стремились к предопределенным целям, а над ними располагалась инстанция, объединяющая более высокоорганизованные умственные образования (приобретенные в ходе развития человечества на протяжении тысячелетий истории); эта инстанция частично подчинила себе инстинктивные побуждения, сумела их упорядочить или даже перенаправить на более возвышенные устремления, обуздала и принялась распределять их энергию по собственному усмотрению. При этом указанная высшая инстанция, известная нам как эго, отвергает другую часть тех же самых элементарных инстинктивных побуждений как бесполезную, поскольку их невозможно совместить с органическим единством индивида – или поскольку они противоречат культурным приоритетам индивида. Не в состоянии уничтожить эти необузданные душевные позывы, эго отворачивается от них, позволяет им пребывать на низшем психическом уровне, защищается от них многочисленными защитными заслонами – или норовит выстроить с ними взаимовыгодные отношения посредством замещения. Эти влечения, павшие жертвой вытеснения – неукротимые, неуничтожимые, всячески сдерживаемые и не подпускаемые к сознанию, – составляют, заодно с их примитивными психическими представлениями, этакий подземный мир психики, истинное ядро бессознательного; они всегда готовы навязать разуму свои требования и всеми правдами и неправдами прокладывают путь к удовлетворению вытесненных страстей. Этим-то и объясняются неустойчивость личности, воспроизведение в сновидениях разнообразных запретных и вытесненных содержаний и склонность к неврозам и психозам, которая берет верх, едва равновесие между эго и вытесненным материалом сдвигается в сторону последнего.
