Спитистерия – небольшая страна на материке, в северной части которой находится море, называющееся «мёртвым». Купаться в нём запрещено, так как, по поверию, в нём живут люди после смерти и бог Неро, царствующий над ними. Умерших сжигают и стараются прах разветрить над морем или над другим любым водоёмом.
Другие страны тоже побаиваются заходить в него, так как поверия Спитистерии доходят и до них. Армия у Спитистерии немаленькая, так как постоянно вражеские королевства нападают, желая захватить территорию с речкой или просто землю – она здесь богатая, плодородная, так как крепкие морозы не опускаются на страну зимой, а летом жара не заставляет людей испускать дух. Войны истощают страну всё время, забирая жизни людей.
Но, как верят жители страны, их охраняет королева Трианта, род которой пошёл прямо от богов – от крылатых Лефтеры и Илиоса, родителями которых были первый человек и голубка. Хотя и живут люди бедно, страдая в провинции – от господ, в столице – от власти, но не хлебом они питаются, а верой.
Илиос, бог солнца и урожая, подарил жене его, Лефтере, богине-покровительнице творчества и искусства, розу. По сей день она считается священным цветком, способным исцелить людей от любого недуга. Только, как ни странно, не так богаты жители страны, чтобы каждый имел их в своём доме. Цветы держат обычно господа, ведуны и ведьмы – «белые» и «чёрные».
Утро было жаркое, солнце нещадно палило, обжигало плечи, слепило глаза. Полдень. Молодая светловолосая девушка вышла на порог ветхой хижины, наклонившейся набок лет так уже десять назад. Придерживая простое платье, спустилась с двух ступенек. Она прислонила торцом ладошку ко лбу, морщась на солнце, находящееся прямо перед ней, и голыми ступнями сошла на землю. Земля была горяча. Капельки пота проступали на лбу.
– Вигония! – негромко окликнул голос сбоку. Сосед, оперевшись на деревянный, покренившийся, едва держащийся забор, который, казалось, нужен только для приличия.
Девушка повернулась, сквозь пальцы рассматривая его, и медленно подошла. Опущенный взгляд, красные щёки, взъерошенные волосы, – он проговорил:
– А–а… я помню, ты просила узнать, есть ли в доме Палеоса места для службы…
Вигония резко встрепенулась.
– Там старушка была, служанка, она скончалась, и им надо новую взять. Они хотят кого–то с кухни перевести, понимаешь, но… я подумал: может, ты захочешь?
Она помолчала с несколько секунд.
– А как они узнают обо мне?
– Ах, да я вот сейчас же побегу, и скажу, – быстро, с энтузиазмом бросил он. – Хотя нет, лучше даже, если мы сразу вместе пойдём. Ты им точно понравишься!
Сердце её забилось, хотя с виду она сохраняла спокойствие. Она отвернулась, слушая шумящую кровь в висках (ведь она так давно ждала этого часа) и как бы для себя сказала: «Я только матери скажу».
Стремительно вбежав, с порога она обронила:
– Мам! Латрий мне нашёл место. В доме Палеоса!
Ещё не старая, но уже седая, изнеможденная жизнью, голодом, работой женщина сидела на стуле, накрывшись дырявой тоненькой простыней, застиранной тысячу раз. Она что–то вязала, щурясь, и с какой–то тревогой в глазах посмотрела на дочь.
– Может, не надо тебе туда? Там богатые люди…
– Так это же здорово!
– …со своими нравами, привычками. Авось бивать будут. Повелевать.
– Мама, – вздохнула Вигония и подошла к женщине, спустилась на колени и, взяв руку её, прижала к своей щеке, – Это возможность выбраться из нищеты. Мы живём впроголодь, еле–еле зарабатывая тряпками, вещами. Я принесу еду, деньги, я обещаю! Ты будешь сыта и счастлива!
Женщина изнурённо улыбнулась, потрепала дочь по щеке.
– Я и так счастлива. У меня есть ты.
– Но матушка… я же не могу всю жизнь быть с тобой. Я ради нашего с тобой блага, я обещаю! Мы заживём так хорошо, как никогда ещё в жизни не жили!
Женщина отвела глаза и нерешительно, как бы задумавшись, сказала:
– Зря, дочка. Но раз так хочешь…
– Спасибо, мама! – девушка резко встала, обняла её и, радостно похлопав в ладоши и чмокнув в щёку мать, стремглав выбежала из лачужки. Лицо её сразу стало решительно, как у победителя.
– Что же, можно идти, – степенно сказала она молодому человеку. Он стоял на том же месте с лицом, налитым кровью от жары.
Они, почти не говоря (он – из–за стеснения перед молодой красивой особой, а она была полностью погружена в мысли), прошли мимо череды бедных, покошенных, стоящих вряд домов, свернули на узкий переулочек, повернули ещё пару раз и оказались на главной площади. Большой светлый дом в три этажа окружал каменный забор в человеческий рост. Калитка ворот была закрыта изнутри; когда она открывалась – люди могли видеть там садик, состоящий из цветочных кустов. С южной и восточной сторон окна первого этажа заволакивала листва небольших плодовых деревьев – цветущих сливы, яблок, груши. Вход в дом в виде железной арочной двери, с чудным замком–птицей, влетающей в гнездо, люди также могли видеть при раскрытой калитке, с западной стороны, когда кто–то из прислуги или господ выходил из дома. На больших окнах были решетки на всех трёх этажах. Стены украшала лепнина в виде цветов, на последнем этаже – в виде солнца.
Дом занимал много места и считался центром поселения; он стоял посередине площади и был обнесён кругом маленьких, особенно по сравнению с ним, деревянных и не очень богатых домов. Несколько улиц выходили на площадь. Она считалась торговой: вдоль забора располагались торговцы чем бы то ни было – в основном плодовыми культурами или зерном, но были и те, кто торговал посудой, одеждой, вещами – изготовленными ими самими или так, по бедности распродававшимися. Были здесь и заезжие купцы, только проезжали они редко, так как поселение небольшое и располагалось на границе с другой страной. Большой дом вместе с площадью занимал примерно одну пятую часть всего поселения, если считать жилую часть. С восточной стороны протекала речушка, с южной – располагались поля и конюшня, принадлежащие господам.
В большом доме, сколько существовало это поселение, жили хозяева, управляющие им. Вопросы набора в армию, торговли, местных порядков, связи с другими городами и центром решали они – всё, что касалось жителей близлежащих городов и поселения в целом. В этот дом, где главенство над городком передавалось по наследству, стекались все и так небольшие богатства города. Господа располагали немалым количеством прислуги: служанки, повара, дворецкий, садовники, полевые работники. Сами же хозяева занимались вопросами управления или, как полагается господам, – ничем.
В этот дом и шли Вигония с Латрием. Он уже несколько лет служил садовником, получая за свою работу то монетами, то – чаще всего – пропитанием, потому что покупать в этом городочке было особенно нечего. Вигония с детства завидовала мучительной, душащей завистью тем, кто работал в этом доме, и тем, кто тем более жил там, и ненавидела господ чистой ненавистью, потому что они богаты и ни в чём не нуждаются, просто потому что родились в этом доме, а они с матерью вынуждены побираться и работать до изнеможения, чтобы всего–навсего не умереть. Зависть и ненависть сочетались с желанием попасть туда любой ценой, чтобы жить не впроголодь, а хотя бы просто плохо, и чтобы помочь бедной матери, что в сорок с лишним лет похожа на дряблую старуху.