…Черная лестница уходила в молочно-белый туман. При всей своей непоколебимости она не создавала впечатления чего-то тяжелого. Неизбежного – да. Тяжелого – нет.
Ортэль сморгнул, и лестница исчезла. Перед ним снова было закатное небо Северного Княжества. Он вздохнул и протер глаза. С каждым новым пациентом лестница появлялась все чаще, становясь четче и обрастая новыми и новыми деталями. Каких-то полгода назад перед ним возникал лишь мутный темный силуэт. Теперь он уже достаточно четко видел каждую из ступеней. И уже не сомневался в том, что Тысячеликая скоро по ней спустится.
В его ладонь легла прохладная рука, немного оторвав от грустных мыслей. Голова прижалась к плечу, и он по привычке поцеловал супругу в лоб. Та свободной рукой погладила его по щеке. Он задержал ее руку. Они молча смотрели друг другу в глаза, видя в них свое отражение. Спустя полсотни зим, прожитых вместе, им не нужно было о чем-то друг другу говорить, но Айдэль все же нарушила молчание.
– Я прожила лучшую жизнь из возможных. Спасибо тебе за это.
– Айэ, – он крепко прижал ее к себе. Он старше нее на тридцать зим, но она уходит раньше него. Она снова первая, чтобы ему не было страшно. Айдэль немного отстранилась и заглянула ему в глаза.
– Обними меня.
За пятьдесят зим между ними было все, что только могло быть, но ей ни разу не было нужды просить о близости. Он желал ее каждое мгновение с тех самых пор, как впервые увидел. Собственно говоря, не желал ее только безразличный к женщинам в принципе, но принадлежала она ему одному.
Айдэль перевернула не только всю его жизнь, но и жизнь всего лекарского сословия в тот самый момент, когда переступила порог Академии. Гордая, сильная и независимая северянка была свободна. Свободна во всех смыслах – от традиций, условий и границ, свободна в своих мыслях и желаниях. Она была свежим воздухом в глухой подземной тюрьме.
Сейчас, оглядываясь в прошлое, Ортэль удивлялся тому, как у него хватило наглости посягнуть на ее свободу. Но тогда он об этом не думал. Ему был жизненно необходим этот воздух, ему нужно было им надышаться. Ведь он так долго был один…
Айдэль… В первый раз он обнимал ее робко и неумело, но так долго, как только мог. Сейчас, спустя полсотни зим, он с точностью до вздоха знал, что и как нужно делать. И сделал. Потом трижды повторил. Затем еще раз повторил.
Они оба хлебнули достаточно одиночества и непонимания в своей жизни, чтобы ценить каждое мгновение, прожитое вместе, ибо каждый знал, что их жизнь не вечна. Полсотни зим счастья было слишком мало и бесконечно много для того, чтобы отпустить друг друга, когда наступит время.
Он заснул, чувствуя ее дыхание у себя на шее. А проснувшись в одиночестве, уже знал, что ее больше рядом с ним нет.
Ортэль встал, взял с зеркала браслет с шестью черепами и ключом, и подошел к окну. Под браслетом лежала записка. Он не стал ее трогать, ибо прекрасно знал ее содержание.
…Тяжелый черный шелк ниспадал по ступеням. Фигура в плаще с капюшоном поднималась все выше и выше. Почувствовав взгляд, остановилась и обернулась.
Она улыбалась.
Он моргнул.
За окном светало.
«…И пусть между нами тысячи миров, я всегда буду только твоей…»
– Отец, – голос сына отвлек княжеского лекаря. Ортэль плавно прошелся по щекам, собирая остатки влаги. Со стороны могло показаться, что он просто потирает лицо спросонья. Голос младшего мгновенно затвердел. – Отец.
– В тебе есть хоть что-то от меня? – через силу улыбнулся княжеский лекарь, поворачиваясь к сыну.
– Гораздо больше, чем мы бы оба хотели, – Гаэль хотел сказать что-то еще, но осекся, увидев торчащую из отцовского кулака застежку. Мгновенно поменялся в лице. – Всё?
– Насколько верный вопрос, сынок, – Ортэль снова повернулся к окну и облокотился на подоконник. Гаэль подошел к нему и встал рядом. – Академия без нее осиротеет и глазом моргнуть не успеем.
– Академия?! – возмутился Гаэль. – Тебя только Академия волнует?! Мама… Мама не дала своего согласия на…
Ортэль молча указал на стол. Там стопочкой лежали аккуратно подписанные конверты для каждого из домочадцев, деловые бумаги остались в кабинете.
– Я понимаю, полсотни зим назад, глядя на нее, я мог предположить, что она что-то не предусмотрела, – вполголоса начал Ортэль, повернувшись лицом в комнату. – Но тебе должно быть стыдно.
Он застегнул брачный браслет жены ниже своего, официально признавая себя вдовцом. Его время тоже скоро наступит, пора и ему заканчивать дела.
– А что с ней тогда было не так? – полюбопытствовать Гаэль, пряча так и не вскрытый конверт во внутренний карман хенсая. Ортэль рассмеялся.
– Да все! Когда я взял ее в жены, у нее волосы до плеч не доставали и цветом были… не соврать бы, но сливовые. Я уж не говорю про то, что застегнуть лекарскую форму ее невозможно было заставить…
Изумленное лицо сына заставило Ортэля осечься. Да, для него мать всегда была спокойной, уравновешенной женщиной с длинными, но всегда гладко убранными волосами, в одежде, которую даже пыль стороной обходила.
– И мое время близится, Гаэль, – сменил тему вдовец. – Мне нужно передать тебе дела.
***
Он посмотрел на изящные пальцы жены, поставившие перед ним тарелку с овощным рагу. Верное слово – изящные. Невольно взгляд скользнул чуть выше и вперился в золотой браслет с изрядно поцарапанной застежкой – свидетельством того, что его слишком часто снимали. Его губы невольно сжались в нитку. Аппетит пропал. Он со вздохом отодвинул тарелку.
– Я не голоден.
– Я перестала тебя понимать, Гастиэль, – сдвинула брови Аданэль.
Он пристально на нее посмотрел, потом скользнул взглядом по дочери и повторил.
– Я не голоден.
– Ну, как знаешь, – пожала плечами жена. Гастиэль поднялся и ушел в свои покои.
Прежде его не так сильно задевали воспоминания о неверности жены. Он старался не замечать ничего и довольно долго у него это неплохо получалось. Ведь он никогда не сомневался в правильности своего решения жениться на Аданэль, ибо безумно ее любил и готов был мириться с тем, что она за него замуж вышла, не испытывая тех же самых чувств к нему.
И вот сейчас, прожив с ней в браке уже почти двадцать пять зим, воспитав двоих лесовичков, он осознал, что совершил колоссальную ошибку. И не знал, что с этим делать. Он, Гастиэль, один из лучших лекарей в их приозерном городке, не знал, что делать.
Все было вполне терпимо и очень даже ничего, пока в их лечебнице не появилась Фьюриэль. Все в ней было не так, как у всех – и кожа светлее, и кость вдвое шире и крепче, волосы изумрудные с белыми прядками и глаза… серо-голубые. В роду явно были северяне, только не так давно, как у него самого. Может, из-за северной крови он по-особенному к ней относился?
