Из кустов торчала кривая ослиная морда и мерзко улыбалась. Бред какой…
Замутило. К горлу подкатил тошнотворный ком. Значит, перепрыгнул. Это когда просто со слоя на слой переходишь – ничего. А когда перескакиваешь из одной червоточины в другую, чаще всего тошнит. Поначалу было совсем паршиво: выворачивало наизнанку. Со временем научился сдерживаться. Но ощущения так себе.
В голове глухо гудело, мысли разметало мелкими острыми бессодержательными осколками. Я тряхнул башкой и попытался упорядочить хоть что-то, вспомнить, выстроить, расставить по местам.
Была вспышка. Хлопок по ушам. Потом эта гнилая улыбка перед глазами. И оцепенение.
Так всегда. В смысле, вспыхивает всегда, и ощущение сродни тому, что испытывает рыба, выброшенная на берег – тоже всегда следом приходит. Во всяком случае, у меня так.
Вот по ушам хлопнуло первый раз. Наверное, потому что на прошлом слое не было звуков, а здесь вернулись. Где это «здесь»?
Я сделал шаг, пошатнулся, но удержался на ногах. Осел продолжал улыбаться и не двигался. Он и не мог. Бронза потемнела, подернулась зеленью, между ноздрей засох белесый шлепок – привет от местных пернатых. Интересно, какому ослу вшпилило в голову ставить памятник ослу?
– Rūp pận,[1] – мягко проговорили за спиной.
– Что?
– Статуя, – напевно с мяукающим тайским акцентом повторила Звездочка.
В последнее время моя спутница наблатыкалась говорить по-русски значительно понятнее. Или я просто привык к ее лепету. А может, и то и другое: все-таки почти полтора месяца прошло как мы так скачем.
Отвечать на очевидное я не стал. Подошел ближе и раздвинул ветки кустов. При ближайшем рассмотрении памятник оказался сложнее. На спине у осла стояло нечто напоминающее собаку, на бронзовую псинку взгромоздился такой же кот, а на загривке у кота размахивал потемневшими крыльями петух.
Зверье выглядело довольно корявым. Не то время изуродовало, не то скульптор, что это когда-то сотворил. Но сюжет угадывался вполне явственно.
– Бременские музыканты, – вернул я Звездочке ее очевидность, кивнув на уродливый монумент.
Звезда зябко повела плечиками.
– Это Бремен? – промяукала она в своей обычной манере.
У тайцев удивительный язык, что бы они ни говорили, звучит как-то по-кошачьи. Но разобраться в нем и научиться произносить хоть что-то – выше моих сил. Я еще тогда, до всеобщей спячки, пытался, но понял, что для меня это неподъемный труд. Как говорить на языке, где все зависит от интонации? Где одно и тоже слово, сказанное чуть иначе, меняет смысл? Это не английский, где «mother» – «мама», а «fuck off» – «от…» пардон, «отвали». У тайцев все иначе. Ты думаешь, что сказал спасибо, а на тебя лезут с кулаками, потому что ты ударение не туда поставил и, оказывается, сам того не желая, человека обидел.
Говорят, живое общение позволяет лучше выучить язык. Возможно. Но мы со Звездой общаемся полтора месяца, а мои познания в их тайском мяу-мяу по-прежнему на нуле. Зато Звездочка молодец – по-русски говорит, конечно, так себе, но мысль передать может. А это главное.
– Хрен его знает, – хрипло ответил я, отвернулся от криворожего осла и неспешно зашагал по тропинке между кустов.[2]
Кто ж его теперь разберет: Бремен это или не Бремен. Я и раньше не сильно понимал в географии. Для меня вся Европа на одно лицо. И Бремен этот на карте не покажу, искать надо. Но музыканты точно бременские: мультик-то советский, в отличие от тайской Звезды, я наизусть знаю.
Мысли постепенно переставали скакать с одного на другое. Бессмысленный поток ассоциаций сбавил темп, голова потихоньку очистилась. Я вдохнул полной грудью прохладный воздух, остановился и снова огляделся. Теперь уже осмысленно.
Чуть позади и справа осталась слепящая стена золотистого свечения, из которого мы вышли. Что находилось там, за светом, разглядеть с такого расстояния было решительно невозможно. Если интересно, то нужно подальше отойти. Тогда свет теряет силу, перестает слепить, становится полупрозрачным.
Кругом буйствовала растительность. Кусты и деревья здесь пёрли со страшной силой. И неудивительно – под ногами сквозь пожухлую траву и наметенный слой земли кое-где проглядывала брусчатка. За кустами и деревьями виднелись потрепанные временем стены низкорослых кирпичных и каменных домов.
Растительность была знакомой. Листва на деревьях и кустах окрасилась в желтый и оранжевый. Для конца сентября это естественно. В груди екнуло, я захлебнулся холодным осенним воздухом и закашлялся.
Звездочка что-то заботливо промяукала. Вопроса я не понял, но разбираться не хотелось: я просто помотал головой.
А ведь холодно. Еще немного времени пройдет, адреналин после прыжка уляжется и станет совсем фигово. А что будет ночью?..
Надо найти теплую одежду.
Радость от того, что я попал, наконец, в родные широты, поспешно улетучивалась. В голове один за другим вспыхивали вопросы.
Где я? Это на самом деле Бремен? Если Бремен, значит это немцы. Кажется.
Сколько отсюда до дома?
На каком я слое?
Есть ли здесь люди? Если есть, то как они живут?
Где взять теплую одежду?
Где ночевать?
Но главное то, что половина проблем умножалась на два, потому как Звездочка моя ясная во многом от меня теперь зависела. Раньше я от нее, теперь она от меня. Такая хренька.
Я оглянулся на Звезду. Та топала следом. Перехватив мой взгляд, покорно улыбнулась. Высокая с черными, как смоль, волосами, еще более черными узкими восточными глазами и охренительной грудью. Улыбалась моя Звездочка тоже сногсшибательно. Ей-богу, если б не маленький нюанс, я бы влюбился.
– Бремен? – невпопад переспросила она.
– Я почем знаю? Раньше по вывескам можно было бы хоть что-то понять. Спросить хоть что-то можно было. А сейчас… ни указателей, ни местных жителей.
Звезда кивала и улыбалась. Из улыбки я сделал вывод, что не поняла она ни черта. Надо говорить медленнее. Но не повторять же.
Я выбрался из зарослей на более-менее открытое пространство и зашагал дальше, наугад сворачивая с одного проулка в другой. Город был старым. Совсем старым. Таким, по моему представлению, мог быть центр какого-нибудь европейского городишки, где к началу двадцать первого века еще озадачивались сохранением «исторического облика города».
Асфальта не было. Только основательно заросшая брусчатка. Дома невысокие. Кирпич, камень. Облезлые фасады. Облупившаяся краска и штукатурка. Проваленные крыши, торчащие сквозь проломы молодые деревца. Черные провалы окон, вывалившиеся стекла.
Кое-где, на совсем уж древних строениях, болтались на перекошенных ржавых петлях гнилые ставни. Местами стены опутывал увядший по осени плющ.
