Разговор не клеился. Я решил, что беседе не хватает сердечности, и, понизив голос, сказал вкрадчиво:
– Ты подумай… ты сейчас кто? Вот именно… А если пойдешь со мной… Обещать ничего не могу, но ты и сам знаешь… Жизнь коротка, а слава вечна. Главное – не упустить свой шанс.
Кусты сирени подступали так близко, что старый сарай и наша скамейка, один конец которой подпирало ведро с примечательной надписью «Кухня», казались обломками корабля, утонувшего в бескрайнем зеленом море. В траве за сараем стрекотал кузнечик, как будто крошечный музыкантик отчаянно бил в барабан. Такая же барабанная дробь звучала и в моей голове. Нас могли хватиться в любую минуту. Я сказал:
– Нет, правда. Ты что, боишься? Это даже смешно. Умирать – так с музыкой!
На самом деле умирать никто не собирался. О завтрашнем дне я думал спокойно, как о деле давно решенном, а сюда пришел, рассчитывая найти сообщника и пару крепкой обуви. На что рассчитывал Паша, было пока неясно. Он тихо сидел рядом, вздыхал, почесывался и до сих пор не произнес ни слова.
Каким-то шестым чувством Паша всегда угадывает, когда я втягиваю его в историю. Я объясняю это его высоким социальным положением. Он всегда на виду, и ему приходится тратить много усилий на то, чтобы не запятнать честь семьи. Когда такое все же случается, то лупят Пашу как сидорову козу, без всяких скидок на нежный возраст и пагубное влияние извне. Под пагубным влиянием подразумевается, конечно, мое. Правды тут ни на грош, но я привык. Дурная слава – это как гвоздика в петлице. Есть люди, которым она идет, а есть те, кому она не к лицу. Тут все зависит от личной храбрости. А храбрости мне не занимать.
Я поднял с земли ветку и помахал ею над головой, делая вид, что отгоняю комаров.
– Если ты думаешь, что я втягиваю тебя в историю, то это не так. Я стараюсь для твоего же блага. Люди такой шанс всю жизнь ждут, а тут – вот он, на блюдечке.
Говорят, что искусство убеждения целиком построено на лести и лжи. Не знаю. Такого же успеха, по-моему, можно достичь, бесконечно и на разные лады повторяя одно и то же. Единственный недостаток этого метода – время. А времени у меня совсем не было. Я боялся, что вожатая Нюша заметит наше отсутствие и подымет шум. В любой другой день – милости просим, только не сейчас. Но тут скамейка под нами качнулась, скрипнуло ведро, и Паша сказал:
– Дурацкая идея. Ничего у тебя не выйдет.
Я заволновался.
– Что значит дурацкая?
– А то. Допустим, я соглашусь. Допустим даже, что согласен. И что? В костер ты все равно не полезешь.
– Ну этого, положим, ты не знаешь, – осторожно возразил я.
– А главное – зачем? Там сухая трава вокруг. Сгоришь как пучок соломы.
К вопросам «зачем» и «почему» у меня давняя неприязнь. Она осталась с детского сада, где я был «маленьким негодяем» и провел много часов, объясняя взрослым причины своих поступков. Я ответил Паше, как отвечал всегда, стараясь напустить побольше тумана.
– В каждом деле есть риск. Но ты не бойся. Ноги-то будут мои. У мусульман, например, хождение по раскаленным углям – это такое покаяние за убийство халифами соперников в борьбе за трон.
Пашино лицо вытянулось.
– Погоди, – перебил он, – это ты о чем? Мы о чем сейчас говорим?
– Древний обряд, между прочим, совершается в разгар мухаррама.
– Чего-чего?
– Это праздник такой, вроде нашего Нового года.
– Какой Новый год? Ты о чем?
– История сохранила свидетельства очевидцев.
Паша с облегчением выдохнул, и на его лице появилась скептическая гримаска.
– Ах, история! Тогда понятно. Опять в книжке какой-то вычитал?
Несмотря на репутацию культурного юноши, книг Паша не читает. Он верит, что здравый смысл даст фору любому историческому факту вроде того, как в «дураке» туз бьет десятку.
– Допустим, вычитал. И что с того?
– А то, что брехня. Значит, они ноги побелкой натирали или мылом. Иначе никак. Тут нужен какой-нибудь фокус, обман зрения.
– Или… – я выдержал театральную паузу. – Можно просто обуться.
– Обуться?! – Сомнение в Пашином голосе сменилось разочарованием.
– Ну да. Ты ведь привез сапоги?
Это был риторический вопрос. Пашин чемодан я тщательно обыскал накануне. Пара резиновых сапог оказалась единственной стоящей находкой.
– Да, но… Вообще-то, это подарок бабушки.
– Ну и что? Дома скажешь, что украли. Неужели кусок резины дороже дружбы?
Ответ на этот вопрос был очевиден и предсказуем. Однако Паша отвечать не торопился. Наконец он придвинулся ближе и ни с того ни с сего спросил:
– Ты это, случайно, не из-за нее? Только честно!
Мне пришлось сильно постараться, чтобы ни один мускул на моем лице не дрогнул.
– Или все-таки из-за нее?
Паша обожает секреты. Он собирает их, как некоторые собирают марки или чешский хрусталь. Особое удовольствие ему доставляет обсуждать свою коллекцию с кем ни попадя. Я решил не отвечать. Пусть думает, что хочет.
– Так я и знал! – Пашин голос дрожал от скрытого злорадства. – То-то я думаю: какие мусульмане? Какая Бухара?
– Мухаррам, – поправил я.
– Вот именно. С бухты-барам. Ты, друг, совсем спятил. Сам ведь знаешь: от нее одни неприятности. Будешь, как Орешкин, по субботам металлолом собирать. Ха-ха! Те еще свиданьица! Мама говорит, что она слишком партийная.
– Му-хар-рам, – повторил я по слогам и твердо посмотрел ему в глаза.
Пашины и без того розовые щеки стали пунцовыми. Он поджал губы и тоже твердо посмотрел мне в глаза. Паша на голову выше меня и килограммов на двадцать тяжелее. В драке его не так-то легко сдвинуть с места, но отступать я не собирался. Дружба – тот еще омут. Хотелось бы мне знать, отчего он так всполошился: боится потерять меня или упустить ее? В беспощадном свете этого внезапного открытия мне стало совершенно ясно, что сапоги тут ни при чем и я попросту теряю время.
Я поднялся и неторопливо отряхнул брюки.
– Ну как знаешь. Не хочешь, не надо. Как-нибудь без тебя обойдусь. А ты береги сапоги. Глядишь, осенью они помогут тебе с математикой.
К такому повороту событий Паша был не готов.
– А ты? А я? Мы же вместе занимаемся!
Он тоже поднялся и нерешительно топтался на месте, собираясь идти за мной. Я сказал:
– Ты только не обижайся, но ты меня назад тянешь… в смысле успеваемости. И вообще.
– Но ты же маме моей обещал!
– Перед Серафимой Григорьевной я извинюсь. И вот еще что, не ходи за мной, давай попрощаемся здесь. Тебе – сюда, а мне – направо.
Следовать этому совету было непросто, потому что от сарая через рощицу старых акаций уводила единственная, затерянная в лопухах тропинка. И пока Паша растерянно оглядывался по сторонам, я шагнул вперед и скрылся в пыльной духоте зарослей.
