ГЛАВА 1.
Манерно отставив мизинчик, старая дама пила свой вечерний кофий. Тикали ходики на стене. Только что пробило десять часов. В просторной кухне царил полумрак, разгоняемый лишь свечой на столе. За окном шумел под ветром старый сад, сухая ветка постукивала в ставень. Дерево опять хотело о чем-то попросить. И не надоело ему? Каждый раз при перемене погоды ноет, как застарелый ревматизм.
Тихо скрипнула дверь. От порыва сквозняка дрогнуло пламя свечи. Послышались мягкие тихие шаги.
– Ты опять? – Старая дама отхлебнула кофию. На самом деле она была не такой уж старой и предпочитала, чтобы ее называли пожилой. Что такое, в конце концов, для женщины шестьдесят шесть лет?
Шаги остановились рядом с ее стулом. Она не повернула головы.
– Чего пришел? Скучно?
В ответ раздался тяжелый вздох. Пламя свечи дрогнуло опять.
– Молчишь? Ну, молчи-молчи…
Тонко скрипнули половицы, когда за спиной переступили с ноги на ногу. Пожилая дама не повернула головы.
– Скучно. – Она сделала еще один глоток, последний. Внимательно посмотрела на дно на собравшуюся внизу гущу. На несколько секунд прикрыла чашку ладонью, сосредоточилась – и резко перевернула ее на блюдце.
Опять скрипнули половицы.
– Погоди. Раз… два…
На счет «три» пожилая дама резко подняла чашку, всмотрелась в разводы кофейной гущи. Бо́льшая часть гущи вылилась на блюдце и растеклась разводами и линиями – у гадательницы было бурное прошлое. На стенках и дне чашки осталось не так уж много, и это заставило ее нахмуриться. Да, она не девочка, но зачем так явно намекать на то, что жизнь коротка?
– Ну-ка, ну-ка. – Она повертела чашку, рассматривая символы и линии. – Все не так уж плохо. Волна, корова, лягушка у дороги и венок – удачное путешествие приведет к нам в дом гостя… Слышишь? Гостя!
В ответ раздался тихий вздох.
– Так, – пожилая дама продолжала вертеть чашку, – что это у нас? Петух и звезда? Желанное известие переменит ситуацию в мою пользу? И бабочка рядом… Одно к одному! Давно такого не было. Пожалуй, надо сообщить сестрам. Или не стоит? Как считаешь? Опять Виктория захочет всю славу забрать себе?
Ответом снова был вздох. Прерывистый, тоскливый.
– Не вздыхай! Ты же знаешь, как я этого не люблю! – Пожилая дама решительно поставила чашку на стол. – Пора собираться. Еще будет время обо всем подумать…
Бормоча себе под нос, она вышла из кухни. Забытая свеча погасла сама собой, но перед этим пламя ее взметнулось вверх, ярко осветив донышко чашки и проступившие там символы – ворон и весы, знак беды и неудачи. Но, прежде чем мрак окутал кухню, чья-то рука плеснула в чашку несколько капель воды, смывая знаки.
За окном послышался тихий свист – мимо пронеслось что-то большое. И снова наступила тишина, нарушаемая только тиканьем ходиков и чьими-то неторопливыми тяжелыми шагами.
Вздрогнув, девочка проснулась, но продолжала лежать неподвижно, затаив дыхание и притворяясь спящей. В душе жила смутная надежда, что, если она будет лежать тихо-тихо, ее не заметят. Ведь чудовища, живущие под кроватью, только и ждут, чтобы схватить кого-нибудь за ногу – и съесть. Мама над нею все смеялась – мол, такая большая, двенадцать лет уже, а все веришь в эти глупости! Но девочка знала, чувствовала, что это не так – только не знала, как объяснить это своей маме.
Не открывая глаз, девочка прислушалась, пытаясь понять, что ее разбудило. Голоса? Ну да. Из комнаты родителей доносятся приглушенные возгласы. Разговаривают двое… Нет, кажется, три человека. Девочка различила высокий нервный голос матери. Всегда чем-то взволнованная, нервно-восторженная («Смотри, Анна-Рита, ну разве не чудо? Первая бабочка в этом году!»), сейчас она была так спокойна, что дочка даже сначала не узнала свою мать. Женщина говорила коротко, тихо, уверенно. Она успокаивала, увещевала, смиренно о чем-то просила. Девочка никогда прежде не слышала, чтобы у матери был такой ровный голос, и это ее напугало. Сердце застучало громче, грохотом отдавая в виски. Сквозь шум крови в ушах девочка не разбирала и половины слов. Слышала и узнавала только часто повторяющееся: «Успокойся!»
А вот отец – обычно сдержанный, рассудительный, почти никогда не смеявшийся и удивительно спокойный – на сей раз явно был взволнован. Голос его то и дело поднимался до истерических ноток, и девочка сообразила, что ее разбудило – возглас, почти крик отца: «Не надо!» И ответ матери – сухой, сдержанный, деловой: «Успокойся!»
Родители о чем-то спорили с… кем-то третьим. И этот третий почему-то представлялся девочке очень большим, тяжелым. Фантазия живо нарисовала существо размером со слона, которое каким-то чудом поместилось в родительской спальне, нависая над кроватью. Темно-серая тень, сгусток странной плоти на фоне ночной темноты. Существо разговаривало низким мягким голосом. Ни одного его слова девочка, как ни старалась, не могла разобрать. Но не сомневалась, что он – или оно? – сообщило ее родителям нечто такое, от чего отец здорово разволновался, а мать, наоборот, как будто оцепенела. Что же там происходит? И кто этот ночной гость?
Самым простым было встать и, подобравшись к спальне родителей, заглянуть в щелочку, но девочка была так напугана (а монстры, которые живут под детскими кроватками, по ночам так голодны!), что она даже не подумала высунуть из-под одеяла нос. Напротив, укрылась с головой, чтобы ее не сразу нашли, и лежала так долго, очень долго, пока от духоты не закружилась голова.
Тогда она тихо высунула наружу сперва только нос, вдыхая прохладный ночной воздух, а потом выставила и макушку. Но глаз открывать не спешила – подкроватные монстры очень коварны, они могут догадаться, если ребенок откроет глаза.
В доме царила тишина. Голоса родителей и того существа стихли. Как будто ей все приснилось – и испуг отца, и странное спокойствие матери, и… И кто был там, в их спальне?
Девочка задумалась, пытаясь вспомнить и представить себе ночного посетителя. Кто бы это мог быть? Может, под кроватями взрослых тоже живут свои монстры и один такой как раз вылез среди ночи? И папа испугался, как маленький мальчик, а мама, наоборот, пыталась его утешить, как… как мама конечно же!
Пытаясь представить себе, что за существо напугало папу, девочка неожиданно сообразила, что знает, о ком идет речь.
Это был {он}.
Он был чем-то вроде семейной тайны, которую тщательно берегут даже от родственников и тем более скрывают от соседей и прислуги. О нем почти не говорили – во всяком случае, открыто в присутствии ребенка. Но девочка догадывалась, что папа и мама что-то от нее скрывают – слишком веселой была ее мать, слишком спокойным, даже каким-то равнодушным – ее отец. Ни одна няня в их доме не задерживалась – все уходили через несколько недель. Последняя как ни в чем не бывало дождалась, пока родители придут домой, чтобы сдать им подопечную, и заявила: «Я больше не буду работать в доме, где происходят такие странные вещи!» А когда мама начала расспрашивать, что она имеет в виду, няня ответила: «Вы сами это прекрасно знаете! Незачем повторять!» Именно поэтому девочку в конце концов и отдали в гимназию, не настаивая на домашнем обучении, – пусть хотя бы не весь день сидит одна, заодно получает образование. Горничные в их доме тоже менялись чуть ли не каждый месяц, и лишь старый отцовский лакей Парфен оставался при семье. Он говорил, что слишком стар для того, чтобы чего-то бояться.
