В городе над Волгой, в далекой-далекой стране, где, говорят, зимой ужасно холодно, жила девушка. Девушка мечтала стать переводчиком с английского и, когда думала о поступлении, представляла себе аудитории-амфитеатры, торжественную атмосферу и невероятные истории каждый день. А на выходе получила грибок на стенах, полтора занятия по фольклористике – а вы что думали, в сказку попали? – и хроническую усталость от вечерней магистратуры.
Возвращаясь домой, она едва ли успела отметить разгорающийся закат или то, какие ранние, нехарактерные для времени года, были сумерки. Когда ей встретился невысокий господин, она больше злилась на грядущий зачет и сумку с книгами, бьющую ее по ногам. Невысокий господин носил очки в медной оправе, медное кольцо – он показался ей одним из тех мерзких товарищей, что представали перед студентками со спущенными штанами на закрытом пятачке у стадиона. Когда он заговорил, его зубы в свете фонаря тоже показались медными.
– Простите, вы не подскажете, сколько времени?
Он смотрел на нее внимательно, будто пытался впитать и темные волосы, и серые глаза, будто хотел пощупать. Ей потребовалась секунда, чтобы понять: невысокий господин был слеп. И еще секунда, чтобы ответить:
– Пятнадцать минут девятого.
Так невысокий медный господин забрал ее время.
Она продолжала спешить, не замечая заката и не разбирая дороги, ей все казалось, что ветки окрестных деревьев цепляются за ее одежду и что остановка находится ужасно далеко. Когда ей встретился другой господин, она беспокоилась, что маршрутки, наверное, уже не ходят. Второй невысокий господин носил очки в серебряной оправе, серебряное кольцо – он не показался ей никем, разве что смутно знакомым, и тоже был слеп. «Как странно, – успела подумать девушка, – второй слепец за один вечер». Когда он заговорил, то в свете фонаря его зубы блеснули серебром.
– Простите, вы не подскажете, останавливается ли на той остановке восемнадцатый троллейбус?
Он смотрел на нее внимательно, будто с разочарованием, что она – «не та». Такое отношение со стороны незнакомого человека могло бы ее обидеть, но девушке было глухо, и сумка, бьющая по коленям, ее больше не беспокоила.
– Останавливается, – ответила она. И, подумав, добавила: – Кажется.
Так невысокий серебряный господин забрал ее память.
А что человек без памяти?
Девушка почти дошла до остановки, ее темные волосы растрепались, и она больше напоминала собственную испуганную тень. Она все пыталась вспомнить номер маршрутки, и внезапная забывчивость, помноженная на усталость, ее очень расстраивала. В этот момент она увидела третьего господина, он будто ее ждал. Третий невысокий господин носил очки в золотой оправе и золотое кольцо. Он тоже был слеп. Мимо них промчалась маршрутка. Девушке были смутно знакомы четки на зеркале заднего вида и водитель в сером свитере, но она даже не попыталась поднять руку, чтобы тот остановился. Когда третий господин заговорил, его зубы показались ей сделанными из чистого золота.
– Простите, вы не подскажете, куда шла эта маршрутка, кажется, она была последней?
Девушка не успела ответить, только открыла рот и набрала воздуха, но золотому господину этого оказалось достаточно. Если бы он смотрел, то заглянул бы, наверное, прямо ей в душу. На самом же деле золотой господин ограничился тем, что забрал ее дыхание.
И оставил ее смотреть бездумными пустыми глазами в темнеющее небо – ни вдохнуть, ни выдохнуть она не могла.
Пока свет фонаря, бьющий ей прямо в глаза, не перестал быть для нее проблемой.
Пока девушка не заснула. Оказалось, что навсегда.
На другом конце города над Волгой Саша Озерская открыла глаза только для того, чтобы увидеть перекошенные от беспокойства лица обитателей Центра. Саша все хватала ртом воздух – не надышаться, никак не надышаться. Собственная грудная клетка казалась слишком тесной – за себя и за неизвестную девушку все равно не надышишься. Только за кого-то одного.
Саша перевернулась на бок, прижимаясь щекой к ковру – это место не похоже на дом, но оно лучше. Это не темная улица, где незнакомцы воруют людей по крупицам.
Саша все видела тот фонарь, который больше не приносил девушке неудобств. И тем беспощаднее он мучил саму Сашу.
Саша пыталась собрать себя в кучу, закрыть глаза, чтобы больше не видеть, обнять себя за плечи, согреться, а еще лучше – надышаться. Неважно, сколько вдохов делаешь, – все равно мало. Сашу трясло.
Пусть все закончится, пусть все закончится, пожалуйста, пусть все закончится.
– Нам обязательно ждать этих малолеток? – Голоса в темноте звучали напряженно. Говорят, к работе привыкаешь – по факту, только стервенеешь, черствеешь и стареешь до срока. Но не привыкаешь. Ни к раскрытым в последнем выкрике ртам, ни к ледяным рукам, ни к мертвым, неподвижным глазам.
Юный полицейский, допущенный к полевой работе недавно, походил на щенка спаниеля: бесконечной бестолковостью, неуклюжестью или четко идущим от него фоном – рядом с мертвой девушкой ему было некомфортно. Юный полицейский изо всех сил храбрился, то ли стараясь впечатлить старшего по званию, то ли отчаянно цепляясь за возможность не проблеваться:
– Знаю, что обязательно. Тогда следующий вопрос. Возьмут ли они с собой Озерскую?
Саша Озерская – золотая девочка Центра Парапсихологии – походила на кошку окраса шиншилла на атласной подушечке. Допустить подобное сравнение, безусловно, было первой ошибкой любого наблюдателя. Матвей Иванович это знал. Юный полицейский это знать отказывался. Болтовня мешала Матвею Ивановичу работать.
– Ждать будем столько, сколько потребуется. Климова обещала, что будут в течение часа. А Озерскую возьмут вряд ли, она трупы ненавидит. Поверь, ты с Сашей на работе пересекаться не хочешь. Она из любого задания сделает театральную постановку имени себя любимой.
Юный полицейский с сомнением хмыкнул, но счел разумным промолчать. Разумности его, как у многих из нас, как у лучших из нас, хватило ненадолго:
– И вы серьезно верите, что девчонку убила какая-то немыслимая нечисть, а не… Не знаю. Кто угодно. Но человек.
Не смотри им в глаза. Не наделяй их человеческими чертами. Ни к кому не привязывайся.
Лучше – ни к кому вообще. Люди, они ведь так недолговечны.
И многие заканчивают так же – похожими на манекены, на бесформенную кучу под покрывалом. Неловкий человекообразный конструкт. Но точно не личность, не мыслящее, теплое существо.
Матвей Иванович мог бы рассказать ему, что работает с Центром слишком давно, чтобы хоть во что-то не верить. Что в Москве или Петербурге, даже в Новосибирске, юному полицейскому так трепаться бы не позволили и едва ли его, совсем зеленого, до сверхъестественного сегмента допустили бы вообще. Видимо, дефицит кадров испытывает не только Центр. В то, что домовой действительно может жить за чьей-то печкой, поверить сейчас нереально, да и печек сейчас почти не осталось. Матвей Иванович рад до одури, что не родился
