Константин Шахматский - Раскольники

– Поздно уже, голубчик, – проворчал генерал-лейтенант, – Ужели срочно так?

– Да, Ваше превосходительство, – согнулся в три погибели адъютант, – Чрезвычайные обстоятельства. Курьера нашего, с секретным грузом, нашли убитым на Рогожском кладбище.

– Когда?! – приподнял голову генерал.

– Второго дня, утром.

– А груз?

– Исчез.

Леонтий Васильевич протер глаза и протяжно зевнул. Почтенный возраст давал о себе знать. Раньше от такого известия сон как рукой сняло. Теперь же без чашечки кофия не обойтись.

– Поставь-ка, брат, чайничек, – тихо проговорил Дубельт.

Поднявшись с кушетки, Его превосходительство перешел к рабочему столу и тяжело опустился в роскошное кресло с орлами. Стрелки часов, стоявших перед ним, показывали четверть первого.

– И долго я спал, Владимир Андреевич?

– Часа два. Как от патриарха Филарета вернулись, так и сморило вас, – отвечал подполковник.

– Да черт меня дернул церковного винца пригубить. Да и Его Святейшество – тоже хорош, – наклюкался в зюзю.

– Ну и как? Вопросик уладили?

– Да, слава Богу.

– А вот и чайничек.

Владиславлев поставил на краешек стола серебряный поднос с приборами.

– Позволите?

Налив начальнику штаба кофию, адъютант присел на стул рядышком. Леонтий Васильевич взял двумя пальцами горячую чашку, подул в нее, и сделал первый осторожный глоток.

– Сагтынский знает? Он у нас агентами командует.

– Да.

– А кто еще, кроме московской полиции, в курсе?

– Никто, пожалуй. Агент без документов был.

– Х-м, откуда, вообще, известие? Операция секретная.

– Трактирщик с Московской дороги донес. Подозрительные личности расплачивались золотыми дукатами.

Дубельт поморщился:

– Значит, сами разбойники не знали, кого грабили. Наугад действовали. Это хорошо.

– Возможно, Ваше превосходительство.

Адъютант Владиславлев старался не иметь своего мнения, и за долгие года службы научился угадывать настроение хозяина.

Леонтий Васильевич сделал еще глоток.

– Мы трех курьеров отправляли. Как другие двое, от них есть известия?

– Да. Секретные наблюдатели докладывали о прохождении ими контрольных пунктов.

– Отлично, отлично, – промурлыкал Дубельт, – Значит все в порядке, скоро сами отрапортуются.

– Да, до границы путь не близкий.

Генерал поставил чашку на стол.

– Эх! А все Мейендорф виноват! Вот не заартачился бы, дипломатической почтой дукаты отправили… И не стали бы такую грандиозную операцию городить: из Петербурга в Москву, к старообрядцам; из Москвы в Австро-Венгрию.

– Да… уж, – вставил адъютант, – маршруты весьма громоздкие.

– И не говори, голубчик. Такие неприятности. Наш-то Государь в Восточном вопросе непреклонен, что поделаешь.

Генерал покрутил пальцем у виска.

– Но, ничего. Сдается мне, поменяет Государь посланника. Назначит кого посговорчивей.

– Кого же?

Его превосходительство фыркнул:

– Горчакова, разумеется. Он давно в Германском супчике варится. Сейчас в Вене посольством командует, обеими руками за сердечную дружбу с Австрийской империей. Отличная ширма.

– Согласится ли?

– А куда он денется! – усмехнулся Леонтий Васильевич.

Старый жандарм окинул довольным взором бесчисленные полки с толстенными фолиантами. В его обширном архиве были дела на каждого.

– Да, – спохватился Дубельт, – И передайте Сагтынскому: пусть отправит кого в первопрестольную. Пусть узнает подробности.

– Наконец-то я дома! – выкрикнул Салтыков, ступая в гостиную, – Платон, ну где мои вещи?!

Согнувшись под тяжестью чемоданов, в комнате появился слуга: еще крепкий старик с кудрявой и седой шевелюрой, аккуратно подстриженными бакенбардами.

– А где второй бездельник? Гришка где?

– Не знаю. Три дня уж нет его.

– Запил, подлая натура? – чиновник расстегнул пальто.

Старик неопределенно хмыкнул:

– Может и запил. Караулить мне его, что ли…

– Ну-ну, давай скорее, – скомандовал барин и плюхнулся на маленький диван у стены, – Совсем обессилел, старый хрыч! Али спал весь день, каналья? Не ждал хозяина-то?

– Ждал – ждал, – с готовностью отвечал Платон.

– То я не вижу, – усмехнулся Салтыков, разматывая кашне, – Лучше печь затопи, холодно здесь! И вина дай, замерз я в дороге… Живо!

Старик поставил чемоданы посередь комнаты и зашаркал в кухню. Через минуту возвернулся с графинчиком и рюмочкой на подносе.

– Пожалуйте, Михал Евграфыч.

Барин замахнул первую рюмку и налил вторую.

– Ну, как тут без меня? Приходил кто, почта была ли?

– И пошта была и письмо, – затараторил Платон, принявшись стаскивать с хозяина сапоги, – Второго дня Тиховидов приходил. Спрашивал, не оставляли ли вы для него денег за проигранную партию.

– А ты что? – изумился Салтыков.

– Так я и сказывал, как велено было, что вас еще нету, не приехали.

– Правильно сказывал, молодец, – кивал Михаил, – А еще?

– Ну, …барышня была. Тоже вас спрашивала.

– Какая барышня?

– Почем я знаю.

– Фамилию сказывала? Да по какому делу?

– Сказывала, но разве ж я запомню. Помню только, что вся из себя, фифа.

– Дурак ты старый. Хоть бы записал.

Платон закончил разувать хозяина, и тот с удовольствием взгромоздил ноги на подставленную банкетку.

– Ладно, хватит. Дай мне письмо и в кухню ступай, приготовь чего-нибудь.

Михаил держал перед собою конверт, медля, однако, с прочтением. Так он устал от командировки, что сил нет…

И эта проклятая поездка через Разбойный бор по пути из Глазова, жуткого и промозглого городишки! До того жуткого, что не описать. А еще кучер, будь он не ладен. Мало того, что замешкал с лошадьми, отчего пришлось ехать ночью, так весь перегон потчевал байками о разбойниках, коими наполнены были здешние места издревле. И что самое страшное, – утверждал пройдоха, – большинство лихоимцев этих из местных, значится, из крестьян! И что ты говоришь? – отзывался Салтыков, стараясь не выдавать страха. Да, вашвысбродь! – настаивал кучер, – И днем можно запросто любого из них в какой-нибудь деревне встретить. Да он еще и поздоровается с тобою, ежели навеселе: Здрасьте, мол, Емельян Макарыч, наше вам с кисточкой! Ну а ежели в лесу встретишь, да еще ночью: и глазом не моргнет, – ножом по горлу, аль дубиной по башке. Вот как! Интересно! – восклицал Салтыков, – И почему же их не арестовывают, ежели каждого в лицо знают? Ямщик усмехался и отвечал с издевкою: Так жить-то, всем хочется! Ну да, ну да, – вслух размышлял Салтыков, – Коль по-твоему рассуждать, то дорога, – она всегда прокормит. Денежку наскреб, глядишь, и до следующей весны дотянул. Верно! – кивал ямщик, – Взять, хочь, меня. Не от хорошей жизни на вольных поштах