Что-то случилось. Сразу понятно. Так всегда, приходишь в себя, а вокруг обломки: разбитая лампа, измученное лицо, которое дрожит в памяти, будто вот-вот должно стать узнанным. А бывает кто-то в униформе: фельдшер скорой помощи или медсестра протягивает таблетку. Или держит наготове шприц.
На этот раз я в какой-то комнате, сижу на холодном металлическом складном стуле. Комнату не узнаю, но к подобному я уже привыкла. Ищу подсказки. Похоже на офис, большое помещение, везде столы, компьютеры, кучи документов. Окон нет.
Я с трудом могу разглядеть бледно-зеленые стены – так много постеров, вырезок и объявлений к ним пришпилено. Освещение скудное. Какие-то мужчины и женщины разговаривают: друг с другом, не со мной. На некоторых поношенные костюмы, на ком-то – джинсы. И еще люди в униформе. Думаю, что улыбка тут неуместна. Страх – другое дело.
* * *
Я все еще могу читать. Не так плоха. Пока… Не книги, конечно, газетные заметки. Или статьи из журналов, если они короткие. У меня своя система. Я беру лист линованной бумаги и делаю записи, совсем как в медицинской школе.
Когда я путаюсь, перечитываю свои записи. Да, я возвращаюсь к ним. Одна статья в Tribune может занять два часа, полдня уйдет на New York Times. Сейчас я сижу за столом, беру бумагу, которую кто-то тут оставил, и карандаш. Делаю пометки на полях, пока читаю. Это временные меры. Вспышки насилия продолжаются. Они пожинают то, что посеяли, и должны раскаиваться в этом.
В конце я смотрю на эти пометки, но не ощущаю ничего, кроме тревоги и невозможности справиться с чем-то. Грузный мужчина в синем нависает надо мной, его рука в нескольких сантиметрах от моего плеча. Готовая схватить. Сдерживается.
* * *
– Вы понимаете права, которые я вам только что зачитал? Зная их, вы будете говорить со мной?
– Я хочу пойти домой. Я хочу пойти домой. Я в Филадельфии? Тут был дом на Уоллнат-лейн. Мы играли в кикбол на улице.
– Нет, это Чикаго. Сорок третий район, участок двадцать один. Мы позвонили вашему сыну и дочери. С этой минуты вы можете закончить допрос, у вас есть на это право.
– Я хочу закончить. Да.
* * *
Большая табличка приклеена к кухонной стене. Слова, жирно написанные черным маркером чьей-то дрожащей рукой, сползают вниз по доске: «Я доктор Дженнифер Уайт. Мне шестьдесят четыре года. У меня деменция. Моему сыну Марку двадцать девять. Моей дочери Фионе – двадцать четыре. Сиделка Магдалена живет со мной».
С этим все понятно. Но кто все остальные в моем доме? Незнакомцы повсюду. Неизвестная блондинка пьет чай на моей кухне. Кто-то роется в чулане. Я свернула за угол, в гостиную, и встретила еще одно незнакомое лицо. Спросила:
– Так кто вы? Кто все остальные? Вы знаете ее? – Я указала на кухню, и они засмеялись.
Они говорят, что это я сама. Я была там, а теперь я здесь. В этом доме нет никого, кроме нас. Они спрашивают, не хочу ли я пойти погулять. Разве я ребенок? Я устала от вопросов. Ты узнаешь меня, да? Ты не помнишь? Магдалена. Твоя подруга.
* * *
Блокнот – это способ связаться с собой и с остальным миром. Способ заполнить пробелы. Когда все в тумане, когда кто-то говорит о событиях, которые не могу вспомнить, я пролистываю страницы. Иногда меня успокаивает то, что я читаю. Иногда нет. Это библия моего сознания. Место блокнота на кухонном столе: большой и квадратный, с черной обложкой из тисненой кожи и с тяжелыми кремовыми страницами. У каждой записи есть дата. Милая леди усаживает меня перед ним.
Она пишет: «20 января 2009 года. Запись Дженнифер». Протягивает мне ручку и говорит: «Напиши, что случилось сегодня. Напиши о своем детстве. Напиши, о чем сможешь вспомнить».
Я помню свой первый артродез кисти. Давление скальпеля на кожу и то, как он в итоге ее легко прорезает. Упругость мышцы. Мои хирургические ножницы, царапающие кость. И, наконец, то, как я стягиваю окровавленные перчатки, палец за пальцем.
* * *
Черный. Все одеты в черное. Они парами и тройками идут вниз по улице к парку Святого Винсента, кутаясь в пальто и шарфы. Кажется, на улице пронизывающий ветер.
Я в своем теплом доме, прижалась лицом к холодному стеклу, Магдалена в нерешительности стоит рядом. Я могу видеть только резные деревянные двери двенадцати футов высотой. Они широко открыты, люди заходят внутрь. У входа стоит катафалк, за ним стоят еще машины с включенными фарами.
– Это Аманда, – говорит мне Магдалена. – Похороны Аманды.
– Кто такая Аманда? – спрашиваю я.
– Твоя лучшая подруга. Крестная мать твоей дочери, – немного поколебавшись, отвечает она.
Я пытаюсь. И не справляюсь. Магдалена берет мой блокнот. Она листает страницы. Показывает газетную вырезку:
Пожилая женщина из Чикаго
найдена мертвой и изувеченной
Chicago Tribune от 23 февраля 2009 года
В Чикаго, штат Иллинойс, вчера было найдено изувеченное тело семидесятипятилетней женщины. Труп обнаружен в доме жертвы, в 2100-м квартале Шеффилд-авеню.
Аманда О’Тул была обнаружена мертвой в своем доме после того, как сосед заметил, что она уже неделю не забирает газеты с крыльца, сообщает источник, близкий к следствию. Четыре пальца на ее правой руке были отрезаны. Точное время смерти неизвестно, но, по версии источника, смерть наступила в результате травмы головы.
Факта хищения имущества не обнаружено.
Пока что обвинение никому не выдвинуто, но полиция задержала для допроса, а потом отпустила подозреваемого.
Я пытаюсь. Но ничего в моей памяти не откликается. Магдалена уходит. Она возвращается с фотографией.
На ней две женщины, одна сантиметров на пять выше другой, ее длинные прямые седые волосы стянуты сзади в тугой пучок. У второй, помоложе, короткие седые кудри обрамляют точеное лицо с более женственными чертами. Она когда-то была красавицей.
– Это ты, – говорит Магдалена, указывая на младшую. – А вот это Аманда.
Я изучаю фотографию.
У высокой женщины суровое лицо. Не из тех, что называют хорошенькими. И не из тех, что называют милыми. Слишком резкое у ноздрей, будто линии выражают презрение щек друг к другу. Женщины стоят рядом, не касаясь, но между ними, несомненно, много общего.
– Попытайся вспомнить, – заставляет меня Магдалена. – Это важно. – Ее рука тяжестью ложится на мое плечо. Она чего-то от меня хочет. Чего же? Но вдруг я чувствую жуткую усталость. Мои руки трясутся. Испарина выступает меж грудей.
– Я хочу уйти в свою комнату, – говорю я. Бью Магдалену по руке. – Оставь меня в покое.
* * *
Аманда? Умерла? Не могу поверить в это. Моя дорогая, дорогая подруга. Вторая мать моих детей. Моя соседка. Моя сестра.
Если бы не Аманда, я была бы одна. Я отличалась от остальных. Всегда в стороне от других. Как ночь отдельно от дня.