– Который час, не подскажете?
Марина подняла взгляд на незнакомку, улыбнулась, сдвинув шапку со лба. Перехватив пакеты, чтобы освободить правую руку, вытащила из кармана телефон c прилипшей перчаткой.
– Половина третьего. Четырнадцать тридцать! Ух ты, как задержалась! – не отрывая взгляда от экрана, Марина дернула в сторону многоэтажки за сквером.
– Девушка! Девушка!! Вы перчатку уронили, – вдогонку крикнула незнакомка. Но Марина уже не слышала, она набирала номер деда, пока ноги съезжая в снежную кашу, несли ее к подопечному.
Она уже полчаса как должна была быть у него. Но пока разговорилась с кассиром, еще и мамину знакомую встретила, захотелось узнать, поступил ли ее внук в колледж или в армию собирается…. В общем, всё дела, дела.
Дед трубку не снял, и Марину бросило в пот.
Когда она шла по типовому коридору к типовой квартире, слышала, что Васильвасилич смотрит телевизор. Точнее, слышала она телевизор, но надеялась, что он его смотрит. Дед был уже очень старенький, по ее девическим меркам. И каждый день приходя к нему, Марина не знала, жив ли он еще.
Васильвасиличу в конце прошлого года исполнилось 95, уже три года как он овдовел.
Сын с внуками еще задолго до того уехал за границу. Лет десять назад он оставил родителей на попечение Марининой мамы и исправно присылал деньги на их содержание.
Позже, когда Маринина мама пошла работать в больницу, саму Марину, только закончившую техникум, решили привлечь к семейному делу. Потому как та все равно не знала, чем себя занять.
Ну а потом, остался Васильвасилич один, ну как его бросишь?!
Марина любила деда, как родного, и с радостью исполняла возложенные на ее семью обязанности по уходу за одиноким стариком.
У нее самой никогда не было ни дедов, ни бабок. Их семья из приезжих, а такие далекие, как ей казалось, предки, остались где-то в прошлом ее матери. И связь с ними никак не поддерживалась.
Хоть она была и не самая амбициозная девушка, но любопытством ее бог не обделил. Любила она послушать истории знакомых и не очень людей. Особенно, если эти истории заставляли чаще биться ее сердце.
«Читала бы лучше книги!» – в сердцах говорила мать, когда дочь начинала допрос о бабушках и дедушках по линии бросившего их отца. Но книги казались Марине не честными. Не могла она ощутить в них душевность. Как-то не получалось.
Даже соцсети она читала от безвыходности. Еще картинки посмотреть или видосики – куда ни шло, а тексты – полоски символов, собранные группками. Скукота!
Ей очень нравилось в свободное от уборки и готовки время сидеть напротив тахты Васильвасилича и слушать, как он рассказывает про своих детей, внуков, про свою долгую трудовую деятельность, про свое детство. Она внимательно слушала, иногда даже записывая его истории в свою тетрадку. Но терпения не хватало, или захватывал сюжет, и все рассказы оставались недописанными.
Единственное, о чем он старался не говорить, – это о войне. Но это же так интересно! Целая эпоха! О которой ее поколение имеет уже несколько путанное представление.
Марина точно знала от мамы, что он служил в пехоте и встретил победу в Вене. Но сам он Марине никогда об этом не рассказывал, даже, когда она просила.
– Жили мы не богато, но дом был крепкий… Отец с братьями сами ставили. Потом уже мама в колхозе дояркой работала, отец ночью сторожил поля, а днем трактора налаживал. Все при деле! За мной с Кузей сестра глядела. Паша – красивая девка! Ей еще и четырнадцати не было, а вокруг ухари вились. Поэтому у нас с Кузьмой в друзьях водились ток взрослые. Я с ним в ночное ходил с семи лет. А с восьми покуривал! – дед беззлобно рассмеялся, обнажив десны, – не то что ты, тютёха!
Марина поежилась, она до сих пор корила себя, что отобрала у деда последнюю радость. Папиросы она уже четвертый год не приносила, даже когда Клавдия скончалась, не дала старику закурить, говоря, что сама не курит и ему не даст.
– Со с ранья – дрова, печка, вода. Паша огород поливает, полет. Как солнце в зените, так идет домой обедать да нам науку давать. А у мене уже картоха горячая. Кузька на лавке умытый да сухой ждет, пока сестрица ему тюри намешает. Он махонький только из Пашиных рук ел, мене за кормильца не признавал, хоть я и нянчился, и жопку ему мыл.
– Фу!.. ВасильВасилич, я же кофе пью, что за выражения!
Дед опять радостно оголил десна, он всегда был рад подразнить излишне серьезную молодую сиделку.
– Ну а как ты хотишь?! Предмет есть, а слова нет?!
Марина не смогла сдержать улыбки.
– Мама говорила, Вы рано на работу устроились. Там же в колхозе?
– Дык, это уже опосля было-то. В Ленингради. Отец на заработки подался. А я к отцу приехал, на стройку-то. Годков четырнадцать мне было уже. Мы с ним на одной койке по очереди спали. А ведь могли и того… – дед скрестил узловатые пальцы в решетку и посмотрел на Марину через получившееся окошко, – пристроить, куда следоваит. Город-то закрытой. Но никто ни гу-гу… Ты чегой-то все ла-ла да ла-ла?! Кормить-то будемся сегодня али нет?
– Да-да-да… Васильвасилич, забыла! Там же греча уже остыла, наверное. – Марина подскочила, теряя тапки на скользком паркете. Обернулась вокруг своей оси, забрала чашку со стола и залпом выпила остывший кофейный напиток, – я сейчас! – улыбнулась она деду и умчалась на кухню.
В ожидании обещанной гречи дед достал из-под подушки когда-то белый, а теперь заляпанный контейнер с челюстью.
Влажно цокнул языком и поставил челюсть на место.
Марина вернулась и застала, как дед скалился своему отражению в зеркало трельяжа.
– Давайте я все-таки ее продезинфицирую. Хватит ее от меня прятать. Так ведь можно и кишечную палочку какую-нибудь подхватить.
–Нет уж! Дорогуша! Зубы мои не лапь! Это последнее, что Ивашка мине подарил… – дед мечтательно посмотрел на контейнер с черными следами от пальцев и засунул его обратно под подушку. Облокотившись на нетвердую, но заботливую руку Марины, он прошаркал пару шагов к столу, – я их водичкой соленой прополощу, и всего делов. Никаких дивезисектов не надо! Мы так всегда на войне делали. И хоть бы раз! – тьфу, тьфу, – Никогда не болел!
