Поезд еле тащится. Ночь. Весь плацкарт спит. Я – полуночник и слушаю тихонько новости по радио. Вот, Горбачев что-то про перестройку заговорил. Мне это не очень интересно и потому прислушиваюсь к разговорам других пассажиров. В соседнем купе старики не спят.
– Пол жизни с тобой в напарниках отработал. – сказал один из них. – И только недавно узнал, что ты сидел. Что ты скрываешь?
– Ты не спрашивал просто, вот и не рассказывал. Человека убил. За это..
– Ты – человека?? Не может быть! А ведь какой правильный усю жизнь и вдруг, головорез?!
– Ну, человеком его сложно было назвать. Да, и отсидел я уже за это – виновность снята.
– Ну-ка, давай, все как на духу!
Я еще сильнее прислушался, запихнув бубнящего Горбачева под подушку. Старик начал рассказывать.
***
Во время войны случилось. Година голодная была. Повадился народ в тайгу шастать. Нормальные люди-то зайдут, грибы-ягоды возьмут и домой торопятся. Однако, война многих с мест сковырнула – с гнильцой люди часто попадаться стали. Кто-то со справкой грыжевой в тылу отсиживался, а кто-то из тюрем бежал. Мутные людишки встречались. Опасно становилось в тайге.
Лесничествовал я тогда. Всю жизнь я в лесу рос. В школу прямо из тайги приезжал. Зимой с отцом белковал. Летом курорт – речка да пляж песчаный. На войну пошел – и сразу попал в пекло. Не повезло мне подвиг совершить – миной накрыло. Сталинградский осколок около сердца застрял. Из наград только желтая нашивка. Вернулся в родные края, а отец совсем разболелся. Ходить не может. Подкосила его недолгая разлука. У меня руки-ноги целы, стал сам в тайге хозяйничать.
Избушка на краю леса, карабин, радио и пара охотничьих лаек – вот и все моё добро. Собачки славные достались. Черненькая молоденькая лаечка с белым галстуком – Капа. Умная – соболька хитростью и ловкостью берет. А поманишь привязать, перед приездом руководства – посмотрит хитро, мол «не обманешь, хозяин!» и в тайгу убежит. Пока начальство не уедет – не вернется. Старого кабеля, того Мальчиком звали. Сильная собака была. Детворой катал меня Мальчик у саночной упряжке. Однажды, так отца напугал. Я, мелким, катаюсь на санках, а к ним Мальчик привязан. Мне весело и кричу отцу: «Меня Мальчик катает!», а бате показалось «кусает» – прибежал с дрыном, думал, загрыз кобель пацана. Мальчик волков драл, а ребетёнка перекусить с пол хруста мог. Но собаки меня любили и никогда даже не зарычали на меня.
Как-то вечером возвращался я с обхода территорий. Устал заметно. Смотрю: в сторону нашей избушки люди незнакомые идут. И решил я, что это дровосеки. Уж не знаю, почему так подумал. Бывает, что люди сильнее ошибаются – всю жизнь потом каются. Окликнул и на лыжах к ним побежал. Подкатил ближе и тут понял, что не дровосеки это – номерки на телогрейках хлором выжжены. Сдернул карабин, но было уже поздно. Зека меня скрутили, оружие отобрали и стали требовать шкурки соболиные. А чтобы я по-сговорчивее был – долбанули прикладом в грудь. Я бы и рад сказать, но осколок тот, Сталинградский, с места сдвинулся и уткнулся прямо в сердце. Не вздохнуть и не пошевелится.
Собаки со злобой бросились на бандитов. Тот, кто по-матёрее был, сразу в крупного Мальчика выстрелил. Повис на недруге мой Мальчик, а челюсти не разжал. А вот в Капу бандит не попал. Она нырк в сугроб и ушла. Зека по-рыскали в доме, украли немного пушнины, продукты все забрали, и подожгли избушку вместе с отцом. Торопились они – не зажгли сруб как полагается. Не сгорел дом, только запертый в нем отец задохнулся. Меня спасла Капа. Умная была собачка – прибежала в соседний город, и не абы к кому, а сразу к фельдшеру. Тот на окраине жил. Как она его убедила – не известно, но на телеге они вместе приехали. Не успел осколок полностью сердце проткнуть.
После госпиталя я не стал возвращаться обратно. Прямиком в Городской Уголовный Розыск пошел. «Хочу у вас работать» – говорю. Начальник мне: «Мы таких больных не берем, и образования у тебя нет… Но наши кадры все на фронте, так уж и быть – трудись! Но дело твое, я тебе не отдам – ты лицо заинтересованное».
Начал я работать в ГУРе. Воровские «малины» прочесывали. Вычищали гниль человеческую, что наверх войной вымыло. Всего повидали – насколько ворам плевать на людей. Один, соседку ограбил, хотя и знал, что похоронку она неделю назад получила. Второй представился фронтовым другом отца, поселился у матери с ребенком и снасиловал обеих. Что поразило – никакого сожаления в них не было. Кого не спросишь – все у них кругом виноваты. Соседка, что дверь забыла запереть, а мать с дочкой, что добрыми оказались. Я раньше с таким никогда не сталкивался. Перестал я ворье жалеть.
Однажды пришел я в свою комнату заполночь. Вымотан за день, будто с медведем боролся. В чем был, так и бухнулся спать. Надо сказать, что в то время сотрудники не сдавали оружие и мой табельный ТТ был при мне.
Снится мне сон, будто проснулся я. В окно луна ярко светит. Слышу – скребется кто-то. Капа, что около моей кровати спала, то же уши навострила. Встал я дверь открыть, а в общажном коридоре то же темень, и только Мальчик к выходу зовет, хвостом махает. Жутко стало. Испугался я. А Капа к Мальчику сбегала, понюхалась и смотрит так на меня, мол «Че боишься, хозяин? Это же Мальчик! Пойдем!». Зовет Мальчик меня, значит надо итти*.
Подходим к нашей избушке, а в окне свет горит. Мальчик мордочкой кивает – туда, мол, заходи! Я дверь приоткрыл, пистолет наготове, а там тот самый бандит матерый, что Мальчика убил, водку хлещет. «Руки вверх!» – ему кричу, а он за карабином украденным потянулся. Выстрелил я – бандит упал. И только тогда я понял, что не сон это был вовсе, и стою я, посреди избушки с дымящим пистолетом над трупом.
Пошел я обратно в город. Сам сдался. Человека, хоть и беглого рецидивиста, я без суда и санкции застрелил. Вина значит на мне. Рассказал, как дело было, только про Мальчика ничего не говорил. Дали мне три года тюрьмы. Могли и больше дать – время суровое было. Все же я использовал служебное положение, из табельного оружия и по мотивам мести, как говорится. Летом 45-го года меня амнистировали. Забрал Капу и уехал подальше от родных мест. Вот так вот…
***
Мимо меня прошла проводница и обратилась к старикам:
– Иркутск – Сортировочный. Вам выходить!
– Спасибо, дочка! Мы не спали.
Старики ушли, оставив меня с неистребимым желанием записать этот рассказ.
